Универмаг

– Гарусов сломал кофеварку, а я ремонтируй, — ворчал Барамзин без обиды. — Я, говорит, только включил, а она — хрясь! Куда, интересно, он включил? Совсем запутался со своими женами Левка.

Фиртичу начальник управления сейчас показался чем-то опечаленным. Но чем? Не поломкой же кофеварки? Старый торговый волк пронес через годы доброту и порядочность. В каких только передрягах не побывал!; А должность эта мало с какой сравнима сегодня по ответственности и значимости. Какие страсти бушевали вокруг, какие люди — способные и бездари, трудяги и бездельники, жулики и честные, — кого только не перевидал на своем веку Барамзин... И держится! Бессменно. Пользуясь авторитетом как в своем городе, так и в Москве. А кто его заменит, когда придет время? Кто там, на подходе? Пасутся кто где пока, ждут, когда шеф уйдет на покой. Но уже подталкивают слегка, поторапливают. Сплетни всякие плетут... Есть и другие — толковые, деловые, порядочные. Но выдержат ли марафон, не споткнутся ли на этой скользкой, полной соблазнов дороге, хватит ли ума и воли?

– Ну вот, кажется, все в порядке. — Барамзин отодвинул кофеварку и бросил взгляд на бумаги, выложенные Фиртичем.

Фиртич усмехнулся: и здесь все в порядке.

Барамзин снял со спинки стула пиджак, влез в него.

– Хорош, Константин, хорош... Вы что же, Константин Петрович, послали к бесу Инторг и не находите нужным известить управление о ходе переговоров? Инторг меня запрашивает, а я хлопаю ушами... И Гарусов не в курсе, говорит: бегаете вы от него. До дела не допускаете.

Сейчас Барамзин походил на деда, который за что-то пеняет внуку, хоть в душе и одобряет его.

– Зачем же вы его прогнали-то, а, Фиртич? Инторговца-то? — допытывался Барамзин.

– Мешал.

– Ишь какой. Он свою работу справлял... Что это вы на стол мне положили? Никак заявление об уходе?

– Нет еще, — пожал плечами Фиртич, чувствуя укол в сердце.

– А я уж испугался. Что за напасть такая сегодня, — обронил Барамзин и прошел к столу, сел, поменял очки.

Удивительно, как может измениться человек в одно мгновение. Это уже не был добрый дедушка...

Бумаги, с которыми знакомился управляющий, содержали первый результат проделанной скандинавами работы. Экономический эффект был неоспорим. Только за счет укрупнения торговых секций их количество сокращалось на сорок единиц, что давало экономию а зарплате более шестнадцати тысяч рублей в месяц. Это помогало решить и кадровые вопросы.

Фиртич испытывал удовлетворение. В то же время он мучительно соображал, как начать разговор, из-за которого приехал...

– Молодцы. Оставили позади выставочный коэффициент? — вычитал Барамзин.

– Да. Почти на три десятых процента, — рассеянно ответил Фиртич.

Это было серьезным достижением. Оно позволяло на тех же площадях разместить гораздо больше товара. И при лучших обзоре и доступности. Показатель, улучшение которого дается с большим трудом.

– Что же вы так сидите, Константин Петрович? — поднял глаза Барамзин. — Лучше я вам дам один документик, ознакомьтесь. Когда-то вы советовали мне выбросить его в мусорный ящик. Я, старый осел, вас не послушал... Извините, здесь копия. Такая же копия, как здесь указано, направлена в министерство...

Фиртич усмехнулся. Неймется этим правдоискателям... Он не ощущал волнения. Спокойствие, как второе дыхание, пришло к нему, мысль работала в деловом направлении.

– У меня лежит этот документ. Уже около двух месяцев, — дерзко произнес Фиртич. — Причем оригинал.

Барамзин помедлил, потом проговорил глуховато, с подчеркнуто жесткой интонацией:

– У меня такое чувство, что вы намерены обвинять управление, Константин Петрович?

– Намерен. Не будь у меня страха и неуверенности в благоприятном исходе главного дела, — Фиртич ткнул пальцем в бумаги с результатами работы скандинавов, — я бы...

– Страха? — перебил Барамзин.

– Страха. Если бы всплыла история с липовыми успехами Универмага...

– Это разные вопросы, Фиртич, — раздраженно оборвал Барамзин.

– Разные. Но их легко объединить. Даже вопреки вашему желанию, Кирилл Макарович. Поднялся бы шум. Вас обвинили бы в покровительстве очковтирателям... Я не настолько наивен, Кирилл Макарович, я понимал, что совет выбросить бумаги в мусорный ящик вы не воспримете всерьез. Просто вы дали мне время...

– А что вы думали, Фиртич?! Такое упущение вам сойдет с рук? Помолчите! Теперь я буду говорить. Возьмите свои индульгенции. — Он протянул Фиртичу бумаги. — И победителей судят! На каждый поклон — отдельная свечка, Фиртич... Я назначил вас директором «Олимпа», веря в ваши способности. И сейчас в них верю. Так что речь не о том, чтобы сменить вас на этой должности. — Помолчав, Барамзин добавил: — Но реабилитироваться вы должны. Реабилитироваться! Доказать, что не зря мы вам доверили такое дело?

Управляющий сложил бумаги в папку и встал.

– Кстати, вы лично знакомы с кем-нибудь из руководства Второй обувной фабрики?

Фиртич был уверен: в управлении уже знают о том, что происходит в Универмаге. Но чтобы его подозревали в подобных махинациях?! Фиртич покраснел. Не от стыда. Он привык к тому, что его всегда могут обвинить в любой подлости. За од ното, что он относится к семейству торгашей. Его уже нельзя обидеть недоверием, у него иммунитет против такого рода обид... Что же ответить своему начальнику? «Извините, но на сей раз все обошлось без махинаций с моей стороны. Я не знаю никого со Второй обувной фабрики. Обращайтесь с этим к заведующей обувным отделом, а я на сей раз чист!»... Фиртич молчал, поджав губы. На крепком лице обозначились острые скулы.

– Я никого не знаю на этой фабрике, — проговорил Фиртич сухо. — И не хочу никаких компромиссных решений. Все будет сделано в соответствии с законом. На этот раз!.. Что касается банка, он готов повременить с санкциями. Но ему нужны гарантии.

– Гарантии будут, я направлю письмо, — кивнул Барамзин. — Видите, Константин Петрович, не всех обуял страх... А вот что делать с этими молодцами со Второй обувной? Ими заинтересовались соответствующие органы... Но «повезло» ребятам — погиб начальник сбыта: напился и шагнул в окно. Теперь все ему подвесят.

Фиртич посмотрел в широкое окно. Вдали уже загорелись холодным неоном буквы, составляющие название Универмага...

Пора уходить. Но чувство недоговоренности продолжало тревожить.

– Что касается этого письма... — Фиртич обернулся и бросил взгляд на папку, что лежала на столе. — Я готов нести всю ответственность. И перед вами и в министерстве...

– Не нужно, Константин Петрович, — прервал Барамзин. И добавил, не скрывая горечи: — Уже нашелся козел отпущения. Взял всю вину на себя.

Фиртич недоуменно взглянул на управляющего.

– Приходил ваш главный бухгалтер... Точнее, бывший главный бухгалтер... Михаил Януарьевич оставил заявление об уходе.

– То есть как? — растерянно проговорил Фиртич.— Заявление? И почему вам?

– Имеет право. Его должность — номенклатура управления... Я подписал. Можете оформлять.

– Подписали? И не пытались его уговорить!

– Уговаривал. Не согласился Михаил Януарьевич. Ссылается на болезнь.

– Да он здоров как бык, — бормотал Фиртич. — Он нас с вами уложит на лопатки, я знаю.

Фиртич был растерян, подавлен, убит...

...

Первый звонок домой Лисовскому он сделал еще из приемной управляющего. Никто не отозвался. Следующий звонок последовал по телефону-автомату из гардеробной управления. И вновь долгие сигналы вызова. Досада и нетерпение лихорадили Фиртича... Какой же смысл ехать сейчас в Лисовскому, если никого нет дома? И он решил отправиться в Универмаг.

Конечно, главбух виноват как никто. Но сейчас он не имеет права оставлять Фиртича... Ох старый дурень! На амбразуру бросился, а о Фиртиче не подумал. Нет, подумал. Иначе бы не вышел на управляющего. Презирает он Фиртича, даже разговаривать не хочет. «Ну и черт с тобой, презирай сколько угодно. Но — работай! Время покажет, прав ты или нет со своим презрением. А пока — работай. Я на колени перед тобой встану, только работай...»