Университетская роща
Шрифт:
То, что увидел, в самое сердце сразило.
В чистой горенке, в парадном углу, под иконами, сидел на лавке хвощ-Полубаринов и держал на коленях девочку. И гладил костлявой рукой по черным косицам. Напротив стояла жена, скрестив на груди белые руки, смотрела на них и… чему-то улыбалась.
Взыграла в душе мужика ненависть. Хотел было тут же дверь дрекольем подпереть и запалить избу… Одумался. В дом вошел, с колен Полубаринова девочку снял и вежливо так, спокойно доложил, что отправляться-де на тот берег можно, только не на пароме. Неисправен, дескать. Можно в лодке переехать, а мужики-паромщики
Неизвестно отчего, Полубаринов на такой глупый ход согласился. То ли действительно торопился, то ли перечить не захотел.
— И я с вами, — встрепенулась жена. — Мне в лавку надоть!
Ну, что ж, в лавку, так в лавку. Вчерашнего дни предлагал съездить, не захотела, а нынче покупки понадобились? Да уж ладно. Поехали.
На середине реки место было такое, воронкой воду мутило. Знал перевозчик о нем, не один раз обходил стороной. А тут взял да и направил плоскодонку в самые жернова…
Как выплыл сам — в памяти на осталось. Паромщики сказывали: река выкинула, будто выплюнула, сначала одно человеческое тело, потом другое. Долго отваживались с утопленниками, на грудь, на живот давили, чтобы вода вышла. Первым одыбался Полубаринов, задышал. Перевозчик ожил следом за ним.
Ну, конечно, дознание, то да се… Мужики подтвердили: воронка виновата, пожалеть-де и перевозчика надо — сам чуть не утоп, жену, справную бабу, потерял. Оправдали.
И стал он опять жить. Перевоз продал, в город Кинешму перебрался. Подряжался дома рубить, печи класть. И тут начал примечать нечто странное. Постепенно, день за днем стали вновь светлеть у девочки ее толстые, необыкновенной густоты волосы. Словно разгорался внутри них невиданный пожар, и цвет воронова крыла сменился красной медью. В его роду у бабки-покойницы точь такое чудо было!
И взяла тоска за сердце: за что жену погубил?! Отчего словам-клятвам ее не поверил, на свое подозрение положился? Все немило стало, все наперекосяк пошло, сноровка в делах пропала. Навалились вдруг болезни — тиф, падучая… Не успел оглянуться, как очутился беспомощным бременем на руках подросшей дочери.
— Кабы не случай, оба помёрли бы с голоду, — в этом месте старик оживился, словно вспомнил о небывалом фарте, и даже подмигнул Крылову.
— Какой случай?
— А купец в наших краях объявился. Бога-теющий челвоек!
Мы с ём и по рукам… задаток хороший дал. На дорогу отдельно. Велел к осени прибыть в Томск. Вот так, барин. О чем думает река? О воде. А живой человек о жизни своей должон думать. Как лучше и теплей в ей завернуться. И на вот-ка, заболела дочка…
— Так ты что — дочь свою продал?! — ужаснулся Крылов, до которого только и начал доходить смысл слов старика.
— Што поделаешь, добрый барин…
— Изверг ты, а не отец! — Крылов резко встал и стукнулся головой о переборку. — Поди, более всего жалеешь, что деньги продадут, коли товар не довезешь? Так? Говори!
Старик опустил голову.
— Не гневайся, барин, — промямлил. — Спаси… Уж мы в долгу не останемся, — зашарил у себя за пазухой в поисках узелка с деньгами.
Крылов оттолкнул его руку и пошел к выходу.
На середине пути остановился: показалось вдруг странным, что младенец, долго и безутешно кричавший, замолчал.
Перешагивая через узлы
и ноги сидевших и лежавших людей, Крылов двинулся в дальний угол. Мирная картина, открывшаяся его взгляду, чуточку утешила: мать и ребенок спали.На палубе Крылову стало немного лучше. Наступил вечер, на реке зажглись редкие бакены и сама палуба тускло осветилась керосиновыми фонарями. Любопытная вещь — время. То бежит, словно рысак доброй породы, то ползет, как улитка, а то и вовсе — каменеет…
Книга, лежавшая в кресле, отсырела, потяжелела. Крылов поднял ее. Нет, теперь не уснуть, не отдаться чтению. Проклятый старик… А может, Богом проклято само время, в котором совершаются такие поступки? Нет, мистика! При чем здесь время? Люди, сами люди — вот причина всех гнусностей и мерзостей, которые творятся в рамках того или иного времени… Как изменить людей?
Покружившись по безлюдной палубе, он бесцельно двинулся вниз по узким и темным переходам — и неожиданно попал в грузовое отделение. С низким потолком, но довольно просторное помещение освещалось «летучей мышью». Вдоль одной стены располагался ряд каких-то ящиков. Вдоль другой — корзины с растениями. И снова, как бывало не раз, особый запах земли и растений успокаивающе подействовал на Крылова.
А вот и Габитов. Поджав ноги, он сидел на рогожке между корзинами и дулся в карты с цыганистым парнем.
— Хрести-козыри! Аг-га? — вскинул было выше лохматой головы руку с замасленным кусочком картона, но, распознав хозяина, встал и, словно захваченный на месте преступления ученик, спрятал за спину карты.
— Играйте, — рассеянно махнул рукой Крылов. — Только пароход не сожгите.
— Точно, — хихикнул компаньон Габитова. — Особливо, ежели с моих ящиков начать. Во полыхнет горючая смесь!
— Так-таки и горючая?
— Хуже, барин. Книги! А к им только факел поднесть — старые да сухие.
— Книги? — удивился Крылов; сравнение с горючей смесью ему показалось удачным. — Откуда?
— Каки из Москвы, каки из Петербурга, — ответил равнодушно парень. — Велено доставить — мы с приказчиком и везем. Да там на ящиках написано! — и подтолкнул Габитова. — Ты што, паря, заснул? Не слышь, барин велит играть.
Книги… Вот, оказывается, какие славные попутчики добираются с ним вместе до Томска! Так… Что же здесь написано? «Томск. Его превосходительству попечителю Западно-Сибирского учебного округа господину В.М. Флоринскому. В библиотеку университета».
Со скрытой нежностью Крылов провел рукой по шершавым дощечкам, как бы здороваясь с попутчиками. Устыдился своего жеста. Подергал смущенно бороду. И провожаемый взглядами игроков, вернулся наверх.
До сего момента Крылов как-то не думал особенно об университете, где ему предстояло работать. То ли некогда было, то ли до конца не осознал всей глубины произошедших в его жизни изменений…
По временам ему казалось, что совершает он обычную свою экспедицию, из числа тех одиннадцати, которые успел произвести в Перми и Казани. Что пройдет лето, и он вновь вернется в уютный Ботанический музей, где все отлажено, устоялось, хранит в себе признаки солидного научного учреждения; и как всегда, осенью, соберутся они втроем — Коржинский, Мартьянов и он — и станут рассказывать о летней ботанической страде.