Университетская роща

Пожар в тепличке случился поздно вечером. Университетский сторож, постукивая деревянной колотушкой, обошел главный корпус и вдруг заметил, что над оранжереями расползается пятно, похожее на пролитые чернила.

Сторож уронил колотушку в сугроб, подцепил полы суконного армяка и, высоко вскидывая тощие длинные ноги, бросился через наметенные вчерашним буранцем снежные языки. Когда понял, что горит тепличка, свернул к флигелю и забарабанил в ставни.

— Пожар, Порфирий Никитич, горим!!

Крылов еще не ложился; в задумчивости ходил по комнате, не снимая рабочего сюртука, словно бы предчувствовал, что может еще кому-нибудь понадобиться в такой поздний час. Услышав крики, выскочил на крыльцо.

— Что? Что такое? — отрывисто переспросил — и уже сам понял, догадался: случилось ужасное…

Не дожидаясь ответа от упыхавшегося сторожа, побежал к теплицам.

Из лопнувшей рамы валом валил густой дым.

Сильным ударом Крылов сбил замок, рванул на себя дверь — в лицо ударила плотная волна удушливой гари.

Сорвав с себя сюртук, он принялся сбивать пламя, подползавшее к деревянным настилам.

— Закрывай дверь! Поморозишь! — крикнул он сторожу, не отдавая отчета в том, что происходит; самым страшным казался почему-то не пожар, а раскрытая дверь, через которую белым низовым облаком врывался сорокаградусный мороз.

Пламя отступало неохотно, коварно. Затихнув в одном месте, неожиданно облизывало стеллаж с растениями. Крылов закашлялся. Чьи-то сильные руки обхватили его сзади и выпихнули в тамбур. Габитов занял его место и ловко принялся орудовать сырой мешковиной. Лицо Хуснутдина предусмотрительно обмотано полотенцем. Поверх него сумрачным весельем горели черные, глубоко запавшие глаза.

Шум, причитания. Это Пономарев метался из угла в угол, чихал, кашлял, стонал — и всем только мешал. Отдышавшись, Крылов послал Ивана Петровича за подмогой, а сам встал с Габитовым.

Но Пономареву не пришлось далеко идти — навстречу ему из флигеля бежали встревоженные люди: университетский библиотекарь Степан Кирович Кузнецов, сосед Крылова, с ним еще кто-то… Степан Кирович бежал как-то боком, придерживая полы широкой и длинной шинели. Сухощавый, среднего роста, неловкий в движениях, он походил на подростка, которого неизвестно зачем обрядили во взрослое платье, приклеили реденькую бороденку и густые усы и дали звание приват-доцента, наградив при этом необычайно густым мужским голосом.

Подоспел сторож с ведрами. Образовалась хоть реденькая, но цепочка.

Шипело обуглившееся дерево. Летели наземь глиняные горшки и разбивались в нервной сутолоке, так свойственной всем пожарам, большим и малым.

Рядом с Крыловым в цепочке оказался незнакомец, бедно одетый, но вполне интеллигентный человек. С невзрачной внешностью, он выглядел старообразно из-за сплошной седины, охватившей его голову, и невероятной худобы. В его лице было что-то особенное, необыкновенное — сразу не понять что. Скорей всего, умные, навсегда печальные глаза, глаза человека, много чего повидавшего на своем веку.

Он действовал сноровисто, без лишних движений, без паники и суеты. Не отступил, когда прямо к ногам вывалился на них вдруг сноп огня, нашедшего для себя отличную пищу в виде сухих березовых метел, неизвестно кем и когда засунутых за печь. Только предложил:

— Может быть, все-таки сообщить в пожарную часть?

Крылов не успел ничего ответить.

— Нет! — раздался у них за спиной властный голос.

В дверях стоял Флоринский, как всегда тщательно одетый, в меховой накидке и в куньей папахе. Лицо его выглядело бледным и неприступным. Он вполне владел собой, и если бы не сбившаяся набекрень папаха, невозможно было бы предположить, что господин попечитель, как и все, только что бежал по университетскому парку.

— Нет, — повторил Василий Маркович тише. — Никаких пожарных команд. Сами управимся.

И действительно, с его приходом, как по заказу, пожар начал убавляться.

— Запачкаетесь, ваше превосходительство, — обеспокоено прогудел сторож, не смея сказать, что господин попечитель стоит на пороге и мешает действиям пожаротушителей.

Флоринский посторонился.

Языки пламени понемногу улеглись, клубы дыма постепенно рассеялись, начали проступать контуры бедствия. Десятки поломанных растений, побитые цветочные горшки, до основания треснувшая печь, грязь, беспорядок… И самое страшное — сквозь разбитую раму наверху уходило из оранжереи тепло.

Пришлось подставить лестницу. Кузнецов, как самый легкий, полез наверх посмотреть и определить размеры прорехи.

И все же небольшая группа добровольных пожарных была счастлива: теплицы удалось отстоять.

Один Флоринский не радовался. Или не показывал своей радости. Выхватив взглядом из кучки согбенную фигуру незнакомца, приблизился.

— Не имею чести вас знать, — начал он подчеркнуто вежливо. — Кто вы такой? И что вам угодно?

— Кто я такой? Корреспондент «Сибирской газеты». И… — не убоявшись вельможного взгляда, с достоинством ответил незнакомец и, оглядывая свою перепачканную, местами прожженную одежду, насмешливо закончил: — И мне угодно было в меру своих сил способствовать тушению пожара!

— Благодарю вас, господин Волховский, — сухо сказал Флоринский. — Ваша помощь больше не понадобится.

— А как вы все же узнали меня, Василий Маркович? — с еще большей насмешливостью воскликнул человек, назвавшийся корреспондентом, и его темно-карие глаза, погруженные в глубокую меланхолию, несколько оживились. — Весьма, весьма польщен! Вот уж никак не ожидал сподобиться столь высокой чести.

Он явно шутовски наклонил голову.

Глаза Флоринского совсем заледенели, и он сказал, обращаясь к сторожу, чеканя слова:

— Сколько раз повторять, что на территории университета не должно быть посторонних лиц?

— Слушаюсь, ваше превосходительство. Виноват, — согнулся в поклоне сторож. — Только этот барин не посторонний. Они часто к его благородию Степану Кировичу ходят, книжки носят…

Флоринский не удостоил объяснение никаким ответом, холодно кивнул всем и удалился.

— Что? Что он сказал? — спросил спустившийся с лестницы Кузнецов. — Немедля ремонтировать? — он возбуждено потер впалые щеки, размазывая по лицу сажу.

— Да, Степан Кирович, да — ответил Крылов. — Немедля приступаем к ремонту крыши. А вы проводите, пожалуйста, господина Волховского ко мне. Он продрог, остыл… Да и платье почистить необходимо.

— Благодарю вас, ничего не нужно, — отказался Волховский. — Мне действительно пора. Время позднее, жена станет беспокоиться.

Он подобрал шапку, выбил из нее снег и, учтиво всем поклонившись, пошел по дорожке к главным воротам.

— Я провожу вас, Феликс Вадимович! — догадавшись, что, пока он лазал на крышу, произошло что-то не совсем ладное.