Университетская роща

«Как дети, — подумал Крылов, разглядывая освещенные костром молодые лица. — Похожи друг на друга и в то же время такие разные…»

Что прежде говорили ему эти фамилии: Аптекман, Брызгалов, Завилейский, Ефремов и Ярлыков? Ничего. Просто фамилии студентов-второкурсников. Прошел всего один день, а он уже знал о них многое: что Иван Ярлыков и Михаил Брызгалов — тоболяки, дети бедных сибирских священников, учатся на казенную стипендию Западной Сибири, меж собою неразлучны и на Алтай решили поехать вместе. Что Ефремова прозвали почему-то Nikola, хотя он вовсе не из «таких», а напротив сын забайкальского крестьянина, невероятным усердием и способностями заслуживший право на благотворительную стипендию имени братьев Зензиновых. Тихий, застенчивый юноша… Пожалуй, самый болезненный изо всей пятерки. Подкормить бы его получше. Авось целебный воздух Золотых гор пойдет ему на пользу.

Завилейского Клавдиана Крылов знал немного лучше других. Это был тот самый сатирик, куплетист, «картофельный росток», запомнившийся по театру и студенческому концерту в Татьянин день. Клавдиан состоял на учете у педелей и надзирателей. Экзекутор Ржеусский, помощник ректора по хозяйственной и канцелярской части, Завилейского терпеть не может. Следит за ним, мстит за эпиграмму. «Луна вращается изысканно — лицом к земле, никогда не поворачивается задом, в отличие от господина экзекутора, который всегда повернут к студенческим нуждам не самой благопристойной частью своего тела…» Ничего не скажешь, точная эпиграмма; у Ржеусского зимой снега не выпросишь, не то что копейку на студенческие нужды…

Аптекман Яков, чем-то похожий на тихого Nikola, только в очках, с пышной кудрявой, как черный одуванчик, шевелюрой, оказался знаменит тем, что недавно перевелся в Томский университет из Парижского. Говорят, отец Якова принял православную веру, стал купцом и занимается поставками дешевого сибирского масла в Англию и Германию. Все дружно называли Аптекмана «парижанином», на что Яков уже начал откликаться.

Вот такая пятерка сидела сейчас возле костра, морщась от дыма, нетерпеливо поглядывая на котел с кашей.

— Господа, давайте рассказывать что-нибудь интересное! Или петь, — предложил Завилейский и вдохнул. — Право же, нельзя так долго и молча глазеть на огонь. С ума сойти можно.

— Nicola, где ты? Бери гитару!

— Увольте, господа, не могу, — несмело отказался Ефремов. — Что-то горло болит. Простыл, должно быть.

— У тебя всегда так, — недовольно сказал Клавдиан. — Вечно упрашивать надо.

— Не трогайте его. У Nicola действительно болит горло. Я с ним в одной комнате живу, знаю, как он кашляет, — вступился Ярлыков. — Послушайте лучше, что я давеча вычитал из газет…

— А ты и газеты умеешь читать? — притворно удивился Завилейский. — Ай да молодцом! Может, ты еще и в университете учишься?

— Полно тебе, Клавдиан, давай послушаем.

— Я о графе одном прочитал, — не обижаясь на поддевки Завилейского, сказал Ярлыков. — О Рико Диановиче. Богатый…

Он решил познать жизнь тюрем и везде совершал уголовные проступки, чтобы попасть в тюрьму. Германия, Бельгия, Англия, Франция… Словом, вся Европа плюс Турция, Египет, Австралия, Индия, Америка, Бразилия и Япония. Был и у нас, в России. В общей сложности Дианович отсидел тридцать четыре года. И теперь, достигнувши сорока восьми лет, приступил к написанию уникального труда.

— Потрясающе! Вот это личность! — с прежней иронией высказался Завилейский. — Сродни новой моде, достигшей к нам из Парижу, — он так и произнес «из Парижу», нарочито ломая окончание и многозначительно подмигивая Аптекману. — Не слыхали, господа? Нет? Ну, вы изрядно отстали! Татуированное декольте у дам! Представляете? Красками по голому… пардон, обнаженному телу. В верхней степени оригинально и неповторимо! И что немаловажно, так умно… Парижанин не даст соврать.

Студенты дружно рассмеялись: очень уж забавно изобразил Клавдиан руками это самое декольте.

— Чему вы смеетесь? — обиделся Иван Ярлыков. — Что вы нашли в моем сообщении странного? Наше время вообще такое… Век электричества, пара и железных дорог. Хороший век чудес положительной науки и оригинальных личностей. Почему вас не удивляет, что «какой-то ученый открыл микроб женского бешенства»? Или что французский химик Вильсон изобрел способ приготовления вина в твердом виде?

— Правильно, наше время какое-то… — поддержал его Брызгалов Михаил. — Либо спортом безумных, велосипедом заниматься, либо микроб женского бешенства открывать. Чем лучше Диановича американец Ольдриев, который утверждает, что может пойти пешком через Атлантический океан в каучуковых сапогах?

— А я слышал, будто он уже перешел Ниагарский водопад…

— Глупости! Изо всех последних известий я верю только одному: о физике Тесла. Вот это изобретатель! Его электрический осциллятор — страшный прибор для уничтожения людей. Он способен выбросить электрическую искру длиной с диаметр земного шара… Пока, правда, в миньятюре. Но в опытном аквариуме Тесла уменьшенные лодки подбрасывало, как скорлупки. Тесла говорит, что с постройкой его прибора всякая морская война должна быть прекращена…

— А в Калифорнии, господа, один богатый маньчжурец выстроил себе перламутровый дом. Облицевал его раковинами…

И снова беспечный смех.

Крылов не вступал в разговор, не прерывал своих подопечных, хотя их болтовня казалась ему пустой и никчемной. Декольте, Тесла, Ниагарский водопад, Рико Дианович… Все перемешали, всему придали оглупленный вид. Нарочито или случайно? Вот ведь не вспомнили, например, Джорджа Кеннана, чьи статьи в защиту обездоленных сибирских невольников появились в печати, нет! Подавайте им графа, прошатавшегося неизвестно зачем по тюрьмам тридцать четыре года!

Он даже начал сердиться на молодых людей, будто они что-то наобещали ему и не выполнили. И чем больше сердился, тем сильнее замыкался в себе.

Занятый своими мыслями, он не приметил, как беседа закружилась вокруг фабулезной фигуры модного человека Миклухи-Маклая. «Новогвинейский повелитель Маклай Первый, — шутил кто-то. — Между прочим, тоже из числа великих неудачников». — «Что ты имеешь в виду?» — «А то, что он тоже был исключен из Московского университета подобно Лермонтову и Белинскому. Ощетинился на все, что его окружало, и отправился к людоедам на корвете «Витязь». — «А что, людоеды тоже люди. Жаль, умер Лунный человек…»

О чем-то поговорили еще — и огонек болтовни перескочил на развесистое философское древо. Откуда-то появилась затрепанная записная книжица.

«Меня нисколько не отвращает красота злых. Я чувствую себя счастливцем, созерцая все то, что вызвали к жизни жаркие лучи солнца: тигров, пальмы и гремучих змей!» — звонко, с воодушевлением читал Завилейский. — «Царство зла еще в будущем. Жаркий полдень еще не открыт людьми… Люди, которых я ожидаю, мощные телом и духом… Сверхчеловек есть смысл земли; пусть воля скажет: да будет сверхчеловек смыслом земли!».