Unknown

Однако, осторожный королевский совет не спешил отпускать своего короля за пролив. Благодатный пыл говорившего оценили, его внимательно выслушали, после чего лорды сделали существенную оговорку – малолетний король Генрих приедет во Францию только после поимки колдуньи, и только на процесс, чтобы избежать какой-либо опасности для своей особы. Герцог Глостерский, который возглавлял совет, даже не пытался скрыть, что не хочет отправлять короля к Бэдфорду на неопределённый срок – «иначе, он там так и останется, а мой братец-регент будет кормить нас сплошными обещаниями, что вот-вот одержит окончательную победу, и вот-вот расправится с колдуньей… Когда поймаете девку, тогда и будем говорить. Его величество поприсутствует на суде, после чего – сразу назад!».

Кое-кто из приехавших духовников от такого вердикта сразу пал духом – зря проездили. Им и без того казалось, что поймать девку совсем не просто… скорее, невозможно, но ведь не это было главным! Главное – Бэдфорду следовало доставить короля! А при этаком завершении дела выходило, что всё остаётся по-прежнему, и Бедфорд, осыпавший их милостями перед отплытием, скорее всего потеряет интерес к бесполезным клирикам.

Но у Кошона на кону стояла вся его жизнь!

Не теряя лица перед советом, епископ решительно покачал головой. «Со всем уважением, милорды, хочу возразить. Английский король дожен приехать ДО пленения ведьмы, чтобы одним своим появлением, как бы лишить её всякой власти над людьми и дьявольской силы… Всего несколько недель ДО, и никто уже не посмеет сказать, будто французскую еретичку пленили случайно! Божья милость… От отца к сыну…». А герцогу Глостерскому, пользуясь тем, что за поднявшимся гулом голосов их никто не услышит, Кошон тихо шепнул: «Ваша светлость, если уж выбирать из двух зол, то примите во внимание то, что милорд Бэдфорд, всё-таки, английский герцог, а эта ведьма… Чёрт её знает? Сейчас она сглупила, полезла на Париж, но завтра – всё может быть – найдутся советчики, которые надоумят её повернуть к Нормандии. А там крепостей, подобных французской столице, нет!»

Такой аргумент заставил Глостера призадуматься. Отказывать совсем он не решался – идея с присутствием ребёнка-короля на суде над ведьмой была слишком хороша. Но не хочется, ох, как не хочется отдавать такой козырь, как малолетний король, в руки братца Бэдфорда!

– Если вы пообещаете, что его величество сразу же вернётся в Англию, я готов…

– Милорд, – перебил Кошон, – если бы я пообещал это, то первым предложил бы вам мне не верить. Где хватает моего влияния, там я готов обещать, что угодно. Но вопросы государственной власти… Увы. Тут я ничего гарантировать не могу. Единственное – готов поклясться, что сделаю всё возможное!

Глостер задумчиво поморщился.

– Ладно… Я подумаю до завтра…

И ушел в свои покои, позвав за собой только канцлера.

На следующий день было оглашено, что королевский совет, в конечном итоге, с Кошоном согласился. А тот, всё ещё помнивший унылое существование последних месяцев, ликование в себе подавил и прямо сейчас, не откладывая дело на забывчивое потом, выторговал у лордов должность архиепископа Руана, «ибо с такими полномочиями будет проще вести переговоры с теми, кто подготовит поимку ведьмы к определённому сроку».

После недолгих колебаний назначение было подтверждено, и срок объявлен. В апреле король прибудет в Кале, а в мае французская колдунья должна быть пленена.

– Аминь, – пробормотал на это Кошон.

И лицо его не оставляло сомнений – он умрёт, но добьётся, чтобы так и было.

* * *

Бэдфорд вернувшихся делегатов обласкал, как мог. Кошону щедро заплатил, но строго велел не мешкать и начинать уже сейчас сбор любых сведений, пригодных для процесса.

– Суд мне нужен без изъянов! И хорошо бы ускорить дело с этим вашим планом… Если девку поймают раньше, то и с приездом моего племянника-короля тоже не станем тянуть.

– Но я должен принять сан и дела в своей новой епархии… – начал было Кошон.

Однако Бэдфорд, убедившись, что никто их не видит, притянул епископа к себе за смятый в мощном кулаке ворот сутаны и свирепо зашептал:

– ВАША епархия в МОЁМ королевстве, святой отец! Точнее, ваша она до тех пор, пока королевство моё! А если быть ещё более точным – пока именно я здесь всё решаю! Вы, Кошон, устраивали меня до сих пор, потому что были достаточно умны в выборе приоритетов. Хотите БЫТЬ архиепископом, не делайте глупости!..

И епископ засучил рукава, хотя понимал, что раньше весны всё равно ничего не получится, как ни старайся. Сентябрь уже завершил свои дни, а в ноябре холода разгонят войска на зимние квартиры и всё. Захватить Жанну в плен вне боя незачем и мечтать, а уж на то, чтобы провести переговоры и как следует подготовить такой бой, где её удастся захватить, уйдёт уйма времени. Тут бы к апрелю управиться…

Но, тем не менее, полетели гонцы с письмами, залепленными печатью Бовесского епископа. Кто открыто – в Руан, кто тайно – в Пуатье, но самые срочные – в Бургундию.

Свою ненависть к герцогу Филиппу Кошон усмирил. Хотя, неприятный осадок, вызванный недавней чередой недобрых мыслей, остался, что придало письмам, посланным в Бургундию как раз тот тон, какой и был нужен – не самый подобострастный, не просительный, но и не слишком назидательный, что запросто могло случиться, изводи себя Кошон ненавистью, как прежде. А Филипп поучателей не любил. И возможно, благодаря именно этой сдержанности, ответ от герцога пришёл быстро. Причём такой, о котором Кошон мог только мечтать! Не доверяя гонцам, или тоже не желая затягивать дело, герцог прислал своего канцлера де Ролена сразу на переговоры, что можно было рассматривать, и как уважение, и как большую заинтересованность самого Филиппа. Но, в то же время, и, как недоверие. «Он желает оценить степень нашей откровенности с ним», – подумал Кошон, припомнив, что де Ролена всегда отличали особая наблюдательность и умение делать выводы. И приготовился быть любезным…

Приехал канцлер инкогнито, под именем барона де Шо, чем сразу дал понять – переговоры не официальные, и всё, о чём они с епископом будут договариваться или даже просто разговаривать, к герцогу Бургундскому никакого отношения иметь не должно. Во всяком случае, так следовало считать, на что Кошону было указано c первых же минут встречи, едва он заговорил о том, как рад видеть «именно господина канцлера».

– Барона, ваше преосвященство, всего лишь барона, – скупо улыбнулся де Ролен. – Мы с вами оба рады встретиться и поговорить, не так ли? Как в старые добрые времена, когда вы занимались делами покойного герцога Жана, а я только начинал свою службу… Ещё не забыли об этом, Кошон, среди величия, которого достигли?

Епископ с поклоном отступил. Родовитое семейство де Ролен всегда занимало высокое положение при бургундском дворе. И, если деятельность Кошона привела его к сану, который сейчас позволял говорить с канцлером на равных, это вовсе не значило, что сам де Ролен забыл скромное происхождение служащего из канцелярии Жана Бесстрашного.

– О… Как можно… – покачал головой епископ. – Я соскучился, дорогой барон, и по старым беседам, и по изысканному, деликатному ведению дел. Англичане слишком прямолинейны на мой вкус. Зато наших дипломатов всегда отличало умение вести дела тонко. И вы – образчик этой тонкости.

– Не льстите прежде времени, Кошон, никаких дел ещё не было. И, хотя лесть я люблю, всё же предпочитаю слышать её при дружеском прощании. Не нравится, знаете ли, ощущение настороженности с самого начала.

– Разве же я льстил? Вот, только что – одна фраза, а сколько сразу сказано!

– Тогда я скажу ещё. Приятно, что на новой службе и вы не разучились понимать сказанное в одной фразе, – любезно ответил де Ролен.

Епископ засмеялся.

– Я в состоянии понять даже не высказанное, что вы, несомненно, и имели в виду, когда похвалили меня, не так ли?