Унтовое войско

Хозяин принес тарелку дымящихся поз. Ранжуров заказал ханьшину.

— Когда уезжаете? — спросил он Бо Да. — День известен?

— Китайские ученые составили календарь… Смотрели на луну, на солнце, на небо. По всему вышло… что если хочешь, чтобы тебе сопутствовала удача, начинай самое важное дело после четырех часов пополудни 27 января.

За окном харчовки выл ветер, стекло затянули узорчатые льдинки. В малюсеньких отдушинах виднелся забор, покрытый серебристой пылыо инея. Казалось, что там, на полупустынной улице, все проморожено до хруста, а сам мороз заснул на дороге, во дворах и огородах, заснул надолго, если не навсегда.

«До весны, до тепла еще далеко, — подумал Ранжуров. — А китайцы уезжают… жаль. Быть бы России оплотом Китаю. Да кто-то сие не хочет. — Подполковник давно подозревал Юй Чена. Неспроста этот манджурец слал лживые депеши в Ургу, обманывая пограничные власти Маймачена, толкал Пекин на разрыв с Петербургом. Неспроста… Холодно что-то, и ханьшин не греет, а до весны еще долго. У кого бы вызнать, где это весенние облака зарождаются, где?»

Ранжуров шел в пограничное управление за новым назначением. Надумал проситься в Шарагольскую сотню — все ближе к родной юрте. Соскучился по жене, сыну.

На душе было тяжело. Все из-за этих китайцев. Ушли… Как и обещали, по китайскому календарю… в четыре часа пополудни 27-го января. Ну, а ему-то, Ранжурову, казачьему офицеру, какое дело до этого? Ушли и ушли. Пусть себе… Они ушли в Ургу, а он уйдет в Шарагол. Поживет в родной юрте, встретит родных, одноулусников. Дома — не в Маймачене. Дома — не в Кяхте. Дома — не в гостях. Там сам себе хозяин.

— Ранжуров?!

Хорунжий поднял глаза. Перед ним стоял, опираясь на трость, Алексей Леонтьев в форме поручика.

— Не узнаешь?

— Где уж узнать…

— Э-э-э! Пустое, хорунжий. Надо уметь служить, а за царем служба не пропадет.

Ранжурову не хотелось ни о чем спрашивать Леонтьева. «Вывернулся как-то», — подумал он.

— Печальную весть привез для ваших шарагольцев.

— Что случилось?

— Между казаками на Кульском этапе приключилась драка. Братья Алганаевы и Лапаногов перестрелялись по пьяному делу. Братья в казарме и были убиты, а Лапаногов отправлен в лазарет. Да уж довезли ли? Сквозное ранение в грудь. Сознался он в каких-то убийствах, только теперь уж спросить не с кого. Деньги они, что ли, не поделили.

— Вот оно что, — раздумчиво проговорил Ранжуров. — Ну, Лапаногову туда и дорога, а Алганаевых жалко. Из-за него пропали. Черт их связал с этим…

— Не смею задерживать, хорунжий, — весело сказал Леонтьев. — На Амуре встретимся, даст бог.

Ранжуров козырнул, заторопился в пограничное управление.

В управлении полковника не оказалось — уехал к городничему, будет через час. Ранжуров присел на стул.

Все те же тяжелые желтые шторы висели на окнах. Все тот же узкий и длинный футляр часов. Строгая тишина.

Вспомнил виденные в Верхнеудинске в полковом доме часы Муравьева — подарок генералу от друзей. Те часы возили для торжественного показа казачьему войску. Вот-де на циферблат смотрите… тут казак, а тут китаец. Превеликий союз. На веки веков. Между казаком и китайцем в зарослях тростника полулежала, улыбаясь, красивая женщина. Атаман пояснял, что это и есть Амур-река.

Тогда, в полковом доме, радовался, глядя на генеральские часы, подмигивал украдкой красивой женщине, а нынче холодно и тоскливо на душе.

«Как-то сложатся у нас дела без графа? — подумал он. — Без графа Амурского тревожно. С ним бы спокойнее. Вот ушли из Кяхты китайцы… Граф бы сказал, что и как… Все пояснил, всюду распорядился. А без него? Кто распорядится? Напутают безголовые начальники чего-нибудь, во вред себе и народу».

Медленно отсчитывали время управленческие часы в узком и длинном футляре. Маятник в рост человека еле двигался…

г. Улан-Удэ. 1969–1975 гг.