Упирающаяся натура

Актёры разные, напитки тоже разные (У Жени — одна водка, без пива, у Юры, напротив, с пивом), а морщатся одинаково. Потом понимает: э-э, да у них же мама одна — актриса Любовь Дображнская!

Братья? Но нет, не братья — ни у того, ни у другого никаких братьев нет… Значит… ОДНО ЛИЦО?!! А почему фильмы разные?

Герой начинает пересматривать фильмы, чтоб понять, почему они разные, и обнаруживает, что Ипполит (актёр Ю. Яковлев) за рулём личного автотранспорта подозрительно напоминает ему Шуру Бочкина из фильма «Лёгкая жизнь»:

Вот, скажем, Ипполит. Что мы знаем о нём? Упакован, «хорошо имеет от жизни», своя машина, французские духи — завидный жених, а до сих пор холост. Более того, в отношениях с женщинами явно неблагополучен, оттого и ревнив. Прослеживаются следы былой личной травмы. Из его монолога под душем («Конец Новогодней ночи, завтра наступит похмелье — пустота-а…») явно следует знакомство с опытом подобных похмелий, а стало быть, и с опытом предшествующих им прекрасных романтических безумств…

Шура Бочкин был подающим надежды химиком, но не поехал по распределению на строительство химкомбината, остался в Москве, устроился директором химчистки. Основательный был. Практический. Променял романтику на рубли. Но — влюбился. В приезжую учительницу из Сибири. Прекрасную, советскую, романтичную. Стеснялся признаться ей, кем работает. Чтоб стать достойным своей возлюбленной, бросил химчистку, завербовался на химкомбинат. А возлюбленная возьми да окажись обманщицей. Ей хотелось не любви молодого талантливого учёного, а в столице за богатым мужем остаться. Бросила его. С рваной раной в душе Шура едет на комбинат один, фильм на этом заканчивается. Но что было дальше? На самом деле?

Пожалуй, он и правда уехал, ведь химчисткой уже заинтересовалось ОБХС, удирать было пора. Но, поскольку с любовью вышел облом, Шура так и остался «человеком практическим»: фигли ему тот комбинат без любимой учительницы. После непродолжительного инженерства дослужился до главка и вернулся в столицу. (Правда, уже Северную.) Стал жить-поживать да добра наживать. А в личном — сквозняк, дыра… И когда он ВО ВТОРОЙ РАЗ встретил УЧИТЕЛЬНИЦУ (актриса Б. Брыльска)… Ну, вы понимаете, что тут началось — на старые-то дрожжи.

Фактически под душем Ипполит говорит: «Взгляните на меня, жестокие, наивные люди! Я тоже думал, что можно переломить жизнь, подставить голодные ноздри ветру, нахвататься чужого счастья… И что теперь? Пустота-а…»

…Размышляя таким образом, мой герой додумывается до того, что его жизнь, в которой было так много ошибок и мало смысла, — это не особо умелая копия с той настоящей, которая происходит в Призме. Вероятнее всего даже, промежуточная копия, Черновик, скомканный рукой Незримого Лукьяненко. А настоящая жизнь досталась «другому ему», и это не такой уж большой секрет, раз уж он читал об этом столько фантастических и не очень книжек.

Интересно, а тот «другой он» догадывается, что живёт такой полной, осмысленной и, наверное, счастливой жизнью за счёт прозябания и неудач своего прототипа? А если догадывается, каково ему жить с этим чувством? Вроде как с сердцем донорским…

Может, оттого такие одинаково недоуменно-возмущённо-покорные лица у заглядывающих в кружки Жени Лукашина и Юрия Деточкина, что вместо собственных отражений, они увидели там друг друга?

Позорное благоразумье

Некоторое время назад часть общества была взбудоражена убийством женщины и ребёнка; у женщины преступник хотел отобрать мобильник, а её грудного ребёнка стукнул головой об дерево, «чтоб не орал». Известный журналист Дмитрий Ольшанский подытожил разговоры об этом в своём фэйсбуке:

«…Сталкиваешься с толпами людей, для которых оглушительной и крайне раздражающей является следующая новость: если человек, имеющий национальность — узбек — убил женщину и ребенка, то этого узбека следует арестовать, доказать его вину, судить и посадить, но не следует делать коллективных национально-мифологических выводов с коллективной же по этому поводу ответственностью.

И даже если десять, сто, тысяча узбеков кого-то убили, то каждый из них подлежит индивидуальной, а не коллективной ответственности за свое преступление. Как и в случае с русскими. Как и в случае с кем угодно. Национальность существует, но национальность не является предметом юридического и морального разбирательства. Людям это невыносимо слышать. Они кричат от ярости».

Конец цитаты.

Вроде всё разумно сказал, всё правильно. Отчего же кричат люди? Они ж-то ведь кричат не на узбека, который убил. Они кричат на Ольшанского, который сказал по этому поводу правильные и хорошие вещи. Почему?

Ну, во-первых, когда у человека беда, положено вместе с ним поплакать, а не говорить ему «взвешенное». Неуместная рассудочность раздражает. Во-вторых, национальность убийцы не «узбек», а «мигрант». Не нужно подменять социальную проблематику национальной. Это всех сегодня раздражает до невозможности. И в-третьих, оно же в-главных.

«Не бывает коллективной вины и коллективной ответственности».

Юридическая проблематика выдаётся за нравственную.

Вот, например. «Сын за отца не отвечает». С точки зрения закона всё правильно. А с точки зрения христианской морали — «дети расплачиваются за грехи отцов». Не «должны расплачиваться», но расплачиваются. Будучи узбеком, мигрантом, французским космонавтом — кем угодно — и совершая проступок, знай, что тень ляжет на всех.

«Не бывает коллективной вины». А коллективные заслуги бывают? Коллективные радость и гордость от того, что полетел Гагарин, или победили в войне, или сборная по футболу заняла какое-то там место? Если нет коллективной ответственности, то откуда взяться и коллективной гордости? Если нет коллективной ответственности, что вместо неё? Коллективная безответственность?..

По словам Ольшанского получается: «Если человек, принадлежащий к определённой социальной общности, — преступник — убил, то этого преступника следует наказать, но не следует делать коллективных выводов, то есть устраивать облавы, внедрять в преступный мир агентов-осведомителей и всякими прочими способами нарушать права человеков-преступников».

Если определённый человек-наркоман никого пока не убил ради кошелька, бороться с ним нельзя — нужно подождать, чтобы убил. Если определённый человек-педофил отсидел и вышел на свободу, нужно подождать, пока он ещё кого-нибудь изнасилует.

«Права человека» таким прихотливым образом устроены, что у конкретного негодяя их всегда оказывается больше, чем у его неконкретных жертв. Они как бы отбираются у безымянной массы — и вручаются этому конкретному негодяю. Почему?

Потому что добро безлико, а зло индивидуально. Все счастливые семьи счастливы одинаково (тьфу на них), а каждая несчастная — несчастлива по-своему (о, уже интересно). Про добрых и нормальных неинтересно думать, — подождём, пока им выпустят наружу кишки. Чтоб было на что взглянуть.

Если «прав человека» в обществе стало больше, то почему бесправных не стало меньше? Потому что эти «права», как и бюджетные средства, идут не туда. Налоговые деньги достаются тем, кто собирает налоги, а не тем, кто их платит. Вот и «права» достаются, в основном, тем, кто за них борется. Покалечат у нас журналиста — мама дорогая, сам Президент неделю не ест, не спит. А покалечат не журналиста — ничего, ест. И спит.

А если нежурналиста да ещё и не покалечат?.. Тут уж вообще непонятно, о чём думать. Нет прецедента! Зачем заботиться о тех, кого пока не покалечили, не изнасиловали, не убили? Как соблюдать их права?