Упирающаяся натура
Шрифт:
Книга, между тем, удивительная. Редких достоинств книга. И странно было бы мне, почему она не издана каким-нибудь из «центральных» издательств, кабы я сам в одном из них не работал. Ну да об этом потом.
А странно мне, пожалуй, вот что. Всем у нас на Москве нравятся (считается, что нравятся и что всем) песенки Сезарии Эворы, недавно почившей. А такие книжки — считается, что не нравятся, хотя это ровно одно и то же.
Португалия была великой морской империей. Теперь она — проглядевшая глаза старуха на берегу: узловатые крючья рук на коленях, в ногах таз с бельём. Старуха поёт грустные красивые песни. Время от времени её сажают в клетку и возят по ночным клубам.
Рассказы Владимира Клевцова — очень красивые, почти стихи. Очень грустные — даже те, в которых всё заканчивается хорошо. Они тоже о людях, которых нет. Которые перестали быть «предметом искусства». Пока были — о них слагали бравурные марши и героические романы, рисовали на плакатах — с кирпичными мускулами и уставленными за горизонт полыхающими очами. Теперь — только такие вот грустные лирические рассказы. Креольский фольклор — без пальм и белых штанов.
Есть вот такая книжка, в ней подробно описано, как и почему «империеобразующий» русский народ надорвал в XX веке свои силы и перестал быть «империеобразующим». А эта книга — о том, что осталось на его месте. Не об упадке, нет. В ней нет ничего того, что обычно раздражает случайного читателя реликтовой литературы о «простых людях»: нет стонов о том, как было хорошо и как стало плохо, нет желчного брюзжания в адрес дерьмократов и понаехавших, нет клятв в верности традициям (не важно, каким) и обещаний ещё вернуться. Нет скандально-возмущённой интонации «потерпевшего» — а от этого есть что-то вроде… величия.
Кстати, не замечали? Потерпевшими мы почему-то называем тех, у кого нет терпения. Ведь, если человек терпит, по нему и не скажешь, потерпевший он или нет. Нетерпение полезно, чтобы качать права, которые кем-то нарушены. Для всего прочего куда полезней терпение. Оно необходимо даже при ловле блох (чтоб уж не промахнуться).
Глупый сразу выскажет, что на душе накипело; умный — сперва поразмыслит. Зато глупый высказался — и попустило, вроде как можно уже ничего не делать. А умный потерпит-потерпит, а потом — глядишь, да и сделает что-нибудь… Опасный человек. Ну его.
Да, ну так вот книжка. Прихожу, допустим, я с нею к издателю и говорю: а давайте выпустим. Он спрашивает: это о чём? Я говорю: вы не поверите, о простых людях. Он мне: так, и кто ж такое будет читать?
И вот тут я уже не буду знать, что ответить. В самом деле, кто? Простые люди не будут. Им давай что-нибудь про пальмы, про мерседесы. Или уж «со страстями»: зять зарезал брата сестры жены. Или, на худой конец, «с юмором», да так, чтоб ложка стояла.
Книжки «про народ» всегда читало образованное сословие. А оно сегодня тоже не будет. Оно на народ сердито. Народ у него ещё за Путина не отсидел. Оно лучше послушает Сезарию Эвору.
Тогда кто?
Ну вот я прочёл. И знаю нескольких человек, которые тоже бы прочли с удовольствием. Но мы с ними так, между городом и деревней, серединка на половинку, «в Японии — Катулл, а в Риме — чистый Хокусай». Скажем, почему мне эта книга понравилась? Потому что я каким-то чудом ещё помню, как печка топится. Чем земля пахнет, как пальцы от неё трескаются. Людей помню. Читаю о них — и приятно вспомнить, узнать. (Приятно вспоминать то, что тебе уже не грозит.) А кто не помнит, тому что?..
Значит, надо ждать, пока образованное сословие не наслушается досыта Сезарии Эворы. Пока не изобретёт себе там, в народе, что-то такое, о чём получится вспомнить. Пока какие-нибудь
крутые западные интеллектуалы, сродни немецким романтикам XVIII века, не убедят его, что народ — это круто. И пока, обременённое этой свежей, поразившей его мыслью, образованное сословие не станет называться интеллигенцией.У сегодняшнего-то постсоветского общества интеллигенции нет. Не случайно так распространилось общее недовольство термином: мол, что за зверь такой? Интеллектуал — знаю, специалист — знаю, а интеллигент кто? Вы случайно не интеллигент? Очень приятно, я тоже нет… А кто?
Нынешнее образованное сословие очень напоминает то, которое существовало во времена становления русской литературы. Тогда все говорили по-французки, сейчас — по-олбанске. Тогда читали французские романы, сейчас — интернет. О существовании мужика знали — но не догадывались. Он пахнет овчиной, слушает Михаила Круга, ну его. Какой-нибудь египетский феллах ближе и понятнее мужика, — он хотя бы тоже сделал у себя революцию, а этот — голосует за Путина. Ну вот что там у такого существа в голове?
Соответственно, и не нужно нынешнему образованному человеку никакой такой мужицкой особой «русской литературы». Это с кислой капустой, что ль? Спасибо, увольте. Просто литературы — вполне достаточно.
Вот поэтому замечательная книга Владимира Клевцова обречена быть Золушкой, которой не подарили платья и не пустили на бал. Не станет она принцессой, и сказку никто не сочинит о ней. О чём тут сочинять, если не станет. Мы в нашем супериздательстве сейчас вообще больше бакуганами занимаемся. Это такие специальные японские черти для детей, приносящие стабильный доход. А книжки — зона рискованного земледелия с деревянной сохой. Никаких доходов, расходы одни.
Подождём.
Конец креатива
Недавно «Левада-центр» провёл опрос — как относятся россияне к ситуации со скандалом в Храме Христа Спасителя. Сорок шесть процентов опрошенных не моргнув глазом пожелали «акционисткам» максимального наказания, предусмотренного по статье. А это семь лет заключения.
Митя Ольшанский по этому поводу горестно выматерился (приблизительный перевод: «Нет, с таким народом не о чем разговаривать») и собрал стопятьсот комментариев типа «эта страна проклята» и «что за кровожадный народ».
То есть комментаторы, сами того не думая, тоже вынесли максимально строгий приговор «стране и народу». Но речь не о том.
Сейчас много говорят о «двух Россиях» — путинской и болотной, которые (по крайней мере, одна из них) вошли в сознательный возраст и требуют положенной им доли наследства. То есть — раздела имущества. У двух Россий должно быть два президента, две церкви, два гражданских общества, две морали.
Самое интересное — кто разводится? Народ и интеллигенция? Либералы и консерваторы? Порядочные люди и подлецы? Или как-нибудь с оттенками — порядочные либеральные дураки и умные консервативные подлецы?
Предлагаю гипотезу, которая кажется мне верной, потому что ни одну из враждующих сторон заведомо не устраивает.
Известно, что феномен культуры состоит из двух, по старинке говоря, диалектических противоположностей: культуры официальной и культуры народной. Народная культура (так же, как официальная) не имеет национальности. Это универсальное понятие, общее для всего человечества.
Народная культура — фактор, устанавливающий норму, здесь преобладают механизмы воспроизводства и сохранения. Официальная культура — фактор, разрушающий и трансформирующий норму, здесь преобладают механизмы изменчивости и приспособления.