Упреждающий удар

Хотел опереться на левую руку, встать, но она даже не шевельнулась - онемела; скрежетнул, сжал зубы, начал с трудом сжимать, разжимать кисть, пытаясь разогреть руку. Повернулся - в ноге скыркнуло, острая боль пронзила голень, бедро; в правом плече вывернуло, заломило сустав, приостановилось дыхание, острыми зубиками кто-то куснул сердце... "И плечо свихнуто!.."

– Что-то липкое, теплое потекло по спине. "Кровь?!" - испугался, часто задышал. Собрал все мужество, чтобы успокоить себя, и работал, работал кистью отходившей руки... Сердце отпустило - теплый родник забил в груди, отогревая тело. "Надо идти, двигаться, а то замерзну!" - он оторвался от своего места - сделал движение вперед, стараясь волочить ногу. Левая рука теперь плохо, но слушалась; правую "тянуло", как будто кто-то ее загнул, вывернул назад и так держал. Пополз.

Он полз, скрипя зубами, постанывая. В темноте не видно было, он старался ползти прямо, - молился и полз. К онемевшей руке вернулась сила, но начали мерзнуть, коченеть пальцы. Правое плечо и руку будто бы сковало, и он старался не беспокоить их - пусть так, лишь бы не мешало...

Дыханием попытался отогреть пальцы - не помогло, и тогда он вытянул рукав шубы - постепенно пальцы отошли.

А вот ноги... Каждое движение - боль; отдавалось в голове, приходилось часто останавливаться, чтобы не потерять сознание. Еще полсажени, и... нога провалилась в яму - прогнулась, - боль огромной стрелой снова пронзила тело, ударила в голову - в глазах красная мгла, - он потерял сознание.

Сколько пролежал - не помнил. Холодом сковало тело, - то ли от пота, то ли от снежной мокрети лицо покрылось ледяной корочкой. Но холод же помог: заморозил боль в ногах - сознание вернулось.

"Эдак не выйти к людям!..
– испугался он. Умирать не хотелось - не погиб в бою, а вот так вот - замерзнуть...
– Господи! помоги и спаси - ты ж добрый - помоги выжить, штобы я смог сходить в поход... Лучше уж там лечь..." - зашептал холодными губами молитву...

"Пока сердце стучит, пока кровь не остыла в жилах - нужно ползти!" - закусил не чувствующие боль губы, пополз.

Полз... Сломанные кости голени, смещаясь, скыркали друг о друга - адская боль, - он полз...

Наконец вытащил свое тело из лесу. Стало светлее. Обрадовался, что выбрался, снова пополз, до крови кусая губы, не в состоянии уже ориентироваться - знал, что, если остановится, то уже не сможет двигаться больше.

Временами впадал в короткое забытье. Ему казалось, что он то заползает куда-то вверх, то скатывается вниз - но на самом деле лежал на снегу...

Очнулся - уже не мог двигаться. С трудом поднял тяжелую голову. Было совсем светло, и он подумал о себе как о другом человеке, удивляясь, как он жив, может смотреть, думать...

Его качало, будто в лодке, но он все же смог различить ровную полосу кустов и понять, что это берег речки.

Одолевала слабость, безволие - захотелось спать, но в самый последний миг пришло откуда-то из глубины подсознания, что сон - это смерть, и Гришка с трудом преодолел себя - пополз прямо на кусты; и не успел ничего подумать, как уже летел с обрывистого берега...

Пришел в себя, приподнял голову, огляделся: неширокая заснеженная лента реки, огражденная с двух сторон - сажени по 3-4 - крутыми берегами, открывалась в обе стороны. Было непонятно: где верх, где низ реки, но какая разница - главное, на ней должны стоять деревни... Доползти бы до них!

И Гришка пополз...

Вечером дед Васько с десятилетним Санькой нашли его.

Они увидели свежий след, пошли по следу и нашли Гришку, который тыкался головой в оголившийся глинистый берег, пытаясь вскарабкаться.

Когда его закутывали в дубленку, он слабо улыбнулся и снова впал в беспамятство.

Прошло три недели. Зажила рана на спине. Окреп. А вот нога на месте перелома и ниже опухла; пальцы ступни почернели, загноились - зловонный запах шел от них; сильно болела.

Гришка не раз просился на "волю" - хотя бы в сенник-сарай. Ему было унизительно стыдно... "Лучше бы сразу тогда - чем эдак лежать!" - думал он.

По тому, как помрачнел дед Васько, осмотрев сегодня его ногу, он догадался, что у него... "Нет! Только не это - не черная опухоль⁴⁶– тогда конец!.." - вспотел Гришка.

Из разговора знал, что попал в деревню Гари - в 35 верстах от села Спасского (обрадовался: "Почти дома!"). В деревне осталось 3 двора: Лосинины - дед Васько, сноха его, дочь и внуки: Санька и двое малышей-погодышей; в другом доме Анна - вдова - с титешным ребенком; в третьем жила бабка Воробьиха. На всех одна корова, три овцы, два кабана да десяток кур, гусей...

А на улице тепло, тает днем, пахнет парным навозом, талой водой - весна. Удлинились и посветлели дни. С темно-синего высокого неба солнце льет на землю горячие золотые лучи - все оттаивает, оживает, радуется.

Приход весны Гришка чувствовал и по ребенкам, которые целыми днями пропадали на улице, собирая липовые ягодки, почки, - приходили мокрые; и по веселым голосам пташек в лесу, по граю прилетевших грачей.

...Семнадцатилетняя Опросинья - самая младшая и единственная, оставшаяся в живых из детей деда, - принесла еду: кашу-тюрю, хлеб пополам с липовыми ягодками, молоко в чашке - недавно отелилась корова - незаменимая поддержка для детей и взрослых в деревне - и, хлопнув дверью, вышла. Гришка поел, прислушивался к граю - столько жизненной мощи было в этих криках; что вдруг до боли в сердце, до дрожи в теле захотелось выздороветь, встать на ноги, жить!.. Приподнялся; сильно болела нога - будто варили стопу. Заозирался - никого из взрослых, только малыши-погодыши Ванька с Панькой возились в углу.

"Надо што-то делать с ногой, а то пропаду!"

– Пузики-голопузики, - хотел смешно и ласково, как это делает их мать, но вышло грубо и не смешно...

– Цо тебе? Цо с тобой?!
– обеспокоенно зацокали подбежавшие малыши.
– Пить хошь?
– спросила Панька, младшая, в длинном сарафане и, судя по поведению, главная и, не дожидаясь ответа, послала своего брата за водой.

Гришка попытался изобразить на обросшем лице улыбку:

– Ничего не надо...
– и, всматриваясь в по-взрослому серьезное белое личико девочки с васильковыми глазами, попросил: - Ты бы послала братца за дедом.

Ванька протянул ладьевидный кленовый ковш:

– Пей!.. Зачем тебе дед?

– Он сам плидет - он за бабкой Волобьихой пошел...

– Молчи, сорока!
– Ванька ладошкой хотел закрыть ей рот, но та ловко вывернулась, побежала, шлепая босыми ножками по земляному полу, в сенки, на ходу продолжая тараторить:

– Ногу будут отлезать... Секилой отлубят...

Гришка встретил деда Васько с бабкой Воробьихой - не старой, но сильно худой - настороженно-враждебно. Растерянно поводя глазами, спросил:

– Отрезать хотите?
– не дам!..

Дед, севший рядом с Гришкой и собиравшийся уговорить его, оторопел: "Кто мог сказать?!
– а потом догадался: - Ванька с Панькой - кто же еще", - только они могли подслушать утренний разговор со снохой.

– Лежи! Охолонись, - дед положил широкую ладонь на костистые плечи юноши.
– Вон, она еще посмотрит...

Воробьиха, не торопясь, мелкими шажками подошла к Гришке, приподняла медвежью шубу - зловонный запах гниющего мяса ударил в нос. Большими, толстыми в суставах пальцами подавила на синюшную припухлость на месте перелома, причиняя боль, - ниже нога не чувствовала; обратилась к деду Васько: