Ураган

— Разумеется, вопреки всем и вся! — воскликнул Андрей. — Не знаю уж, кто из нас больше и рад.

— Думаю все-таки — я, — заявил Ивашин. — Ты-то один, а нас радуется трое. Во-первых, подполковник Семенов. Это, брат, уж не тот Семенов, которого ты собирался списать за борт. А вот этот молодой — капитан Рашидов. Амир, представляйся! — Но, и не подумав дать слово вытянувшемуся Рашидову, Ивашин продолжал: — Уже знаю: нынче у вас двойное, не то тройное торжество. Чтобы не портить его деловыми разговорами, давай сразу: мы к тебе. Все трое. Я с предложением, они с просьбой. — Заметив, как удивленно Андрей посмотрел при этом на Семенова, Ивашин рассмеялся: — Не гляди волком. Он тоже хочет просить именно тебя.

И, заметив, что Вера и Алексей Александрович тихонько вышли, Ивашин уселся в кресло и быстро и ясно рассказал Андрею, что он, Ивашин, руководит подготовкой экипажа для полета вокруг Луны. Поработать вместе с ним над подготовкой этого экипажа Ивашин и предлагает Андрею.

— Когда-то ты был прав: в гиперзвуковой Семенову уже нечего было делать. А тут совсем другое дело.

— Бога за бороду взять не просто, — усмехнулся Андрей.

— Брали! — тоже с усмешкой сказал Ивашин.

— Такой тяжелый рейс…

— Ты не так понял: его дело поработать с экипажем. А не гляди, что Семенов хром. Он у меня, знаешь, как работает! — В доказательство высоких качеств работы Семенова Ивашин поднял крепко сжатый кулак и погрозил неизвестно кому. — Я хочу вопреки общему убеждению…

— Послушай, нельзя в таком деле творить все вопреки…

— Не все, но кое-что необходимо, — Ивашин тряхнул головой так, что его выгоревшие до белизны волосы беспорядочно рассыпались. Быстрым движением руки он закинул их назад. — Ежели тут не пойти вопреки кое-чему и кое-кому, ничего не выйдет. Мне говорят: один из тысячи, может, подойдет, и то не наверно. А я говорю: мне сверхчеловеки не нужны. Вот, к примеру, этот, — он показал на Рашидова, — просто ненавидел технику, относился к ней, как к досадному довеску к его собственному непревзойденному «я». А жизнь перевернула его с головы на ноги, и вот… — И оборотившись к Рашидову: — Скажи сам, Амир, в технику веришь?

— Как в самого себя!

— Не так мало! — усмехнулся Андрей.

— Рашидов из скромности не сказал, что верит в нее как в бога, — заметил Семенов.

— Ну, это уж не годится: делать из техники бога! — с неожиданной для самого себя горячностью заявил Андрей, словно уже включился в работу. — Это ни к черту. Бог — это человек! Техника — при нем.

— Кажется, мы сразу поняли друг друга. Все четверо, — весело воскликнул Ивашин. — Значит, считаем вопрос…

Но тут его перебил заглянувший в комнату Алексей Александрович:

— Принимай гостей, Андрюша: Ксения.

Андрей резко повернулся. Вырвав его, как говорят, у смерти, Ксения ни разу не появилась потом ни одна, ни с другими врачами. Что ж, может быть, это и к лучшему. Но почему Ксения входит с комдивом? И почему такой сияющий вид у Веры? Ей-ей, отец прав: женщины сияют так только тогда, когда им удается кого-нибудь женить. Значит, мама женит Вадима, а Вера Ксению?.. Забавно!

Андрей не следил за общим разговором. Он, как сквозь вату, слышал твердый голос своего бывшего комдива:

— Кажется, я скоро паду жертвой борьбы за мир. — Он иронически приподнял лацкан своего штатского пиджака. — Красно говорить я никогда не умел. Но память у меня всегда была на все сто. Вероятно, поэтому я и выезжал на том, что запоминал подходящие мне речи других. Поэтому, вероятно, во мне нет и горечи, если разоружение начнут с меня: «начальник сектора летающих лабораторий». Что ж, если такова воля моего народа — подчиняюсь. И все-таки я солдат, готовый по первому звуку трубы снова стать в ряды родных ВВС. Да, я тот самый советский солдат, что вовсе не собирается подставлять правую щеку, ежели ему достанется по левой…

Исподтишка поглядывая на комдива, Андрей думал: «А ведь это мой собственный портрет — до противности все рассудочно, отмерено, рассчитано, — все: от пробора — волосок к волоску — до движений руки, с безошибочной четкостью разрезающей точные фразы. Небось даже жалеет, что нужно самому соразмерять эти движения и нет утвержденного свыше наставления о том, как это делать генерал-лейтенанту в отставке. Не военному вообще и не просто офицеру, а именно генералу. И не просто генералу, а отставному. Мне, Андрею, никогда и в голову не приходило, как это выглядит со стороны! Бедная Вера…»

Андрей даже потряс головой, чтобы отделаться от этих мыслей. Но размеренная, четкая речь бывшего комдива не давала ему покоя:

— …Мы с вами уже видели, что сверхмощное оружие может быть пущено в ход авантюристами, стоящими у пульта управления этим оружием. Можем ли мы допустить, чтобы вопрос о том, быть миру или войне, еще раз выдали на откуп слепому случаю или просто политическим преступникам вроде Хойхлера? Нет. Оружие создается руками человека. Эти же руки способны его уничтожить. И они должны это сделать. Пускай только те скажут: мы согласны разоружиться, и все, чем мы сейчас способны уничтожить полмира, мы бросаем в мартен…

— Не в мартен, а в море, коли на то пошло, — поправил комдива Ивашин. — Повторять, так уж точно, а не в вольном переводе. И кому ты все это здесь говоришь?

Алексей Александрович поспешил вмешаться:

— Есть новость: передают, что Парк громогласно заявил — он за подлинное разоружение. Но мы теперь говорим: «Нет, в мартен все — и пушки и танки!» И вот представьте, по последним данным, Парк собирался в Лугано с декларацией советского предложения о разоружении.

— Не может быть! — в один голос воскликнули сидевшие за столом.

— Но к этому нужно сделать одно маленькое добавление. — На лице Черных появилась усмешка. — Парк в Лугано не поедет.

На этот раз все удивленно молчали.

— Это точно? — сухо спросил, наконец, комдив.

— Не поедет, потому что… — Алексей Александрович запнулся.

— Воистину неисповедимы пути господни, — иронически бросил Ивашин. — Парк не поедет!

— А жаль, — с обычной своей уверенностью отрезал комдив. — Я бы пожелал ему успеха. Чтобы на этот раз слова «мир» и «разоружение» прозвучали не только пышным вступлением, а окончательным, на веки веков нерушимым выводом.

— Не так же неспроста он вдруг решил не ехать? — сказал Ивашин.

— Будто не понимаешь? Вагончик сошел с рельсов — его пустили под откос, — ответил Черных.

— Начисто?

Алексей Александрович пожал плечами.

— Так-таки и не знаешь? — недоверчиво спросил Ивашин.

— Могу сказать одно: если бы раньше он был достаточно последователен и тверд, то кое-какую пользу он еще мог принести и у себя дома… А в общем пожал, что сеял, жаль только, что он не сможет выступить свидетелем по делу Хойхлера. Но, надо думать, суд обойдется и без него. Достаточно страшно для провокаторов войны будет и то, что мир услышит из уст самого Хойхлера.