Уральский вариант
Шрифт:
– - О, Петенька, какие холодные у тебя ноги... И эти несносные, вонючие прошлогодние портянки... О, main Gott... А ваще ничего... Раздевайся же, мой leibe, я жду тебья уже давно!
Фурманов, рыча от того, что не он мог расстегнуть портупею, стал дергаться и подпрыгивать.
– - О, я вижу страсть безумную твою, сказала Анка голосом заправской петербургской актрисы, так что Фурманов даже удивился, откуда это Анка набралась такой интиллигентной ерунды.
Далее последовала сцена, которую по цензурным причинам включать в данное произведение считалось
– - Ух ты, какой ....... ! Ну давай же, ..... ...... .... ..... ! О, о ! Ну, Петенька, ....... же ! О, ....., о ! Ну, еще разок ! ..... ! ....... ?? ..... !!! ...... !!! ... ?! ........ !! Конец цитаты.
Кончилось тем, что обалдевший и измученный Фурманов сполз с горячего похотливого тела Анки и в изнеможении провалился сквозь сено.
Здесь совершенно внезапно появился Петька, упавший в речку целиком, вместо того, чтобы спокойно вымыть ноги.
– - А вот и я !
– сказал он, довольный собой.
Анка уставилась на него обалдевшим взором.
– - Как, уже ?
– спросила она.
– - Ну так !
– сказал, очень польщенный, Петька. Фурманов сделал ряд отчаянных движений и оказался вне сарая, где, очевидно, должна была разыграться трагедия. Он был вымотан без предела, и был, что называется, без штанов, но в
портупее. Минут через сорок из сарая вышел удрученный Петька, и характеристика произошедших там событий выражалась в двух словах:
– - Не дала, - сказал он грустным голосом сидящему на дереве с трофейным биноклем начдиву.
– - Енто дело споправимое, - сказал надчив, ухмыляясь в усы. Его бинокль имел шестикратное увеличение, и произошедшее на сеновале он наблюдал с мельчайшими подробностями.
Внезапно Петька принял позу Онегина из второго действия одноименного спектакля и сказал:
– - О женщины, вам имя - вероломство !
Фурманов, лежащий под деревом, съежился, и ожидал падения тяжелого предмета на голову. Предмет не упал.
– - Это точно, - сказал надчив, и сук, на котором он сидел, благополучно треснул.
Фурманов взвыл и помчался на кухню.
На следующий день утром политрук, отдохнув после вчерашнего происшествия, направился к надчиву, чтобы поговорить по весьма важному вопросу.
Чапаев сидел за столом и точил саблю, одновременно доставая из огромной чаши вареники со сметаной.
– - Че пришел ?
– спросил он неприветливо.
– - Разговорчик есть, - сказал Фурманов.
– - Садись, - сказал надчив, доставая свободной рукой из-под стола здоровенную бутыль мутного самогона.
– - Да нет, Василь Иваныч, я ж не в том смысле вовсе... Я про нашего товарища поболтать хочу...
– - Про какого, - равнодушно спросил Василий Иванович.
– - Про Петьку.
– - Про какого Петьку, - еще более равнодушно спросил начдив.
– - Ну про этого же, Исаева...
– - Ну, - сказал Чапаев, задумчиво вынимая пробку, сделанную из куска тряпки, засунутую в
горлышко бутылки.– - Вы ж помните, наверно, как из Москвы товарищ Дзержинский сообщал, что в наши пролетарские ряды прокрался немецкий шпи...
– - Сиди уж, пролетарий, - едко заметил начдив.
– У тебе ж на лбе сплошные димпломы нарисованы...
– - Дело не во мне, - сказал политрук раздраженно.
– - Вот это точно, - сказал начдив.
– Никакой пользы от тебе нетути.
– - Да нет же, ведь товарищ Дзержинский...
Василий Иванович основательно разозлился и произнес фразу, из которой стало ясно, что он некогда состоял с товарищем Дзержинским в интимных отношениях, и что его партнеру в этом деле сильно не поздоровилось.
Фурманов плюнул и сказал напрямик:
– - Василий Иванович, Петька - шпион.
– - Чего ?
– Василий Иванович подавился самогоном и залился здоровым пролетарским смехом.
– - Петька - шпион ?
– переспросил он, вытерев выступившие в глазах от смеха слезы.
– Сам ты шпион !
– - Ну Василий Иванович, - сказал Фурманов уже не требовательно, а просительно.
– Я ж точно говорю, слышал как он говорил по-немец...
Тут политрук запнулся. Вспоминая с ужасом свою вчерашнюю ночь, проведенную с истинной пролетаркой Анкой, он ясно вспомнил, как она называла его leibe и говорила ему какую-то непролетарскую чушь.
– - Ну, чего замолк ?
– спросил довольный Чапаев.
– Давай, зюзюкнем, что-ли, по сто грамм за здоровье немецкого шпиона Петьки ?
Фурманов стоял, как вкопанный, и в дальнеший разговор отчего-то не вступал. Анку выдавать не хотелось, так как больше баб в радиусе шестисот километров наверняка не было.
– - Ага, - сказал он голосом человека, укушенного тремя крупными мухами це-це в одно место. Василий Иванович налил ему сто грамм, и данный продукт был равнодушно вылит в политруковскую пасть и закушан мятым огурцом.
– - Ну ладно, ты, пожалуй, иди, а я тут обдумаю план, - сказал Чапаев, выводя Фурманова на улицу.
– - Ну, хамло интиллигенское, - сказал он, вернувшись к своей сабле.
– пролетариев оскорблять и ихнюю самогону жрать ? Ох, чешутся мои руки тебя к стеночке поставить...
Фурманов прямым ходом отправился к Петьке, которого решил вывести на откровенности и, таки образом, получить компрометирующий материал. Грустный Петька сидел на завалинке походной кухни, разместившейся вследствие затишья в амбаре, и предавался меланхолии.
– - Чего надо ?
– хмуро спросил он подошедшего к нему и вставшего в ожидании Фурманова.
– - Давай, что ли, пойдем выпьем, - сказал политрук.
Петька посмотрел на небо и зевнул.
– - Чегой-то не охота сегодня... Птички низко летают... Заразы, - добавил он, смахнув с носа нечто, упавшее с небес, - К дождю, видать...
– - К дождю, - согласился политрук.
– А хочешь, Петька, я тебе про синк транзит расскажу ?
– - Про что ?
– испугался Петька.
– - А про смысел жизни.