Урамбо(Избранные произведения. Том II)

В их сменах утомительно бесцельных

Отраву дум спокойных и смертельных!

Знак бесконечности

Над ровным полем летчик, новый сын Дедала,

Чертил волшебные восьмерки в облаках,

И, вдруг, упал… Затих мотор: лишь кровь стучала,

Живым огнем вздувая жилы на висках.

Что значит жить. — Смешно бежали люди в черном

Спеша и задыхаясь… Сняли шапки вдруг.

Нагнулись… спорили. Неловко взяли труп

И понесли, закрыв его, в плаще просторном.

А в поле мертвом, молчаливом, как провал,

Осталась сломанных частей немая горка,

И почему-то в памяти моей вставал

Знак бесконечности — упавшая восьмерка.

Наступление

В цепи стрелков, в степи оледенелой

Мы целились меж ненавистных глаз;

И смерть весь день так сладко близко пела,

Что колдовала и манила нас.

Потом, заснув в татарской деревушке,

В ночную тьму, как волки, вышли вновь,

Нас привлекали вражеские пушки

И сок волшебный — человечья кровь.

Враги ушли и мы за ними гнались,

Ночь и мороз объяли кругозор.

В безбрежном снеге люди утопали,

И странно загорался черный взор.

Нам попадались трупы отступавших,

И, кто был жаден, раздевали их:

И в смерти жил, светясь на лицах павших,

Чудесный сон видений голубых.

То был покой бессмертный и огромный,

Манивший рядом лечь у колеи, —

Но в нас гудел какой-то пламень темный

И мы, изнемогая шли и шли.

В душе цвело неясное безумье,

Воспоминанья брошенных невест,

А над землей сияло пятилунье —

Таинственный небесный крест.

Мы шли вперед и, словно камни рифов,

Встречались избы тихих деревень:

Мы воскрешали время древних мифов

И на штыках рождался новый день!

Наш новый день — начало испытаньям;

И снова в цепь рассыпались стрелки,

Стараясь отогреть своим дыханьем

Замерзшие ружейные курки.

И снова грохот легендарной битвы,

И доблести высокий, гордый лет:

О кто поймет проклятья иль молитвы

Бормочет, задыхаясь, пулемет!

Как Данте, я спускаюсь к центру Ада

Душа страны объята мертвой тьмой,

Безжалостное сердце радо!

Безжалостное сердце — спутник мой.

Возвращение Вс. Горнову

Все полки заняты поэтами,

(Как мы в них любим каждый звук!),

И стол с любимыми портретами —

Воскресших грез волшебный круг.

Все, все остались, все нетронуты,

Как будто не было войны…

Нет, я вчера из этой комнаты

Ушел, а ночью видел сны…

Такие длинные, нелепые —

Как будто я стрелял в людей,

Как будто всадники свирепые

Загнали бешеных коней.

Как будто в ночи, вьюги зимние

Я, словно дух, блуждал в полях

И слушал песни заунывные

В татарских дымных деревнях.

О если бы не ряд потерянных

Друзей, встающий предо мной

И длинный перечень расстрелянных,

Я б мог поверить в мир иной!

Мир, непохожий на действительность,

Как мысль бессмертная моя,

Иль речи мерная медлительность,

И эта комната твоя…

Но нам доступны достижения,

Когда с тобой, по вечерам,

Мы совершаем приношения

Своим прекрасным божествам.

И грезы грезами сменяются,

Сквозь дым другие снятся сны,

То словно лилии качаются,

То расцветают плауны.

Без сожаленья и раздумия

На этом солнечном пути

Прекрасно в царствие безумия

В чужие вымыслы уйти…

Потом, язык богов молчаньями,

Как он прекрасными, прервать

И золочеными мечтаньями

Свою печаль заколдовать.

Ведь где-то есть еще поэзия,

Есть бесконечная весна.

И голубая Полинезия,

И голубая тишина.

Там никогда не слышно выстрелов,

Там небо нежное, как лен.

И вместо страшных клеток выстроен

Дворец из пальмовых колонн.

Туда с тобой, мой друг единственный,

Уйдем в зеленый монастырь,

Где всюду — океан таинственный

И солнце, и ветра, и ширь.

В трибунале

Душа… Но есть двойные души…

Кто сможет обвинять, когда

Все напряженнее и глуше

Трепещет светлая мечта?

Быть может, я был грозным зверем,

Когда родился средь волков.

Я сознаюсь, не лицемеря —

Я только луч во мраке снов.

Убийцы могут быть святыми,

Как звери, жаждущие жить…

И что-то плачет вместе с ними —

Кого я требовал убить.

Похороны моей девочки А. Итиной

1

Она как будто бы летит.

Остались глазки не закрыты,

Застывший вдруг метеорит

Сдавили синие орбиты.

И так всевидящ этот взгляд,

И так зовет к себе за грани:

— О, не вернется жизнь назад,

Конец последний не обманет!

А рядом с нами дикари

Едят кутью, не плача воют…

Как странно голова горит,

Какая пустота порою.

2

Она слишком была человечьей,

В три месяца — громко смеялась,

А в шесть — лепетала длинные речи:

Папа и мама… папа и мама…

Нужно быть сильным зверем,

Чтобы жить на земле проклятой…

Я в морозы, в солнце поверил,

Я был в море и был солдатом.

Но смерть не меня большого,

Всего в синяках и шрамах,

Отняла ребенка больного,

Чтоб сильнее большого изранить.

И туда, где умеют молиться,

Я кричу, в кресты и могилы: