Уроборос. Проклятие Поперечника

– Обязательно предъяви. Хочу посмотреть, насколько хорошо вы там научились подделывать важные документы.

Иначе и быть не могло: Дорогин, как всегда, хладнокровно припер пресс-секретаря к стенке – да так, что тот стоял и молчал, готовый абсолютно на всё, демонстрируя это всем своим видом – надо уволить – увольняйте, надо расстрелять – расстреливайте, надо миловать – милуйте; важно здесь не только сделать так, чтобы за тобой осталось последнее слово, но и само это слово, – чем глупее, нелепее и абсурднее оно, тем лучше, потому что на это почти нечем ответить, останется только молчать. Дорогин прекрасно помнил, что сам настоял на создании этого странного документа, регламентирующего и устанавливающего дополнительное время для повторных презентаций, – без него вполне можно было обойтись, но почему-то вдруг захотелось сделать его не просто каким-то временем, блуждающим в графике, но узаконить его в документе, имеющем непререкаемое значение внутри административной бюрократии, намертво привязать к определенному дню недели и даже часу, – с тем, чтобы он никуда не смог ускользнуть и скрыться, забыться и затеряться, а вместе с ним и те чиканутики, которые каким-то невообразимым образом нашли в себе силы пойти наперекор целой государственной машине Тартарии, за рулем которой сидит сам Дмитрий Дмитриевич. Все соглашаются и трепещут, находят в себе какие-то удобоваримые объяснения происходящему с ними, вписывают в свои бредовые концепции миропонимания непонятные сгоревшие спички, кем-то подкинутые на инаугурации, молятся и просят своих богов или, кого там ещё, о скорейшем обнаружении и поимке злоумышленников – подумаешь, какие-то спички, не бомбы же. Помнил то он помнил об этом прекрасно, но Водова лишний раз пришпилить, как бабочку, было приятно; к тому же, этот документ, пылящийся где-то в бесконечном архиве, не давал расслабиться и самому Дмитрию Дмитриевичу, обязывая не забывать о том, что истинный враг Тартарии и его лично не дремлет, ждет удобного случая, чтобы превратить эти две несчастные спички во что-то катастрофическое, ведь океан начинается с капли – на неё можно не обратить внимания, а потом будешь навеки вечные погребен под непроглядной толщей воды – а тут целых две спички!

Правильно выразился Водов: отказников сюда, в зал презентаций, именно доставляли в отличие от перворазников или завсегдатаев: многие сами напрашивались, умоляя письменно и устно через доверенных лиц, чуть ли не слезно, позволить им провести ещё одну презентацию, объясняя это тем, что в неё внесены некоторые важные изменения, проведены предварительные бдения, жертвоприношения и так далее, и что на этот раз всё, почти наверняка, сработает – поджигатели спичек будут наконец найдены; более того – они сами придут и сдадутся. Были и такие чиканутики, которых просили приехать, чтобы провести повторную презентацию: предыдущая не сработала, ничего страшного – сработает следующая и так далее, нельзя останавливаться, надо давить и давить, пока где-то там, если оно – это где-то – вообще существует, не обратят внимания на потуги жалких людишек из грешного мира и не соизволят оказать помощь. Приезжающие по просьбе были особой категорией: они вели себя увереннее, спокойнее, вдумчивее, что, несомненно, не могло не способствовать более глубокой проработке темы, влияло на искренность и целеустремленность адептов – особые знаки признательности от государства в виде поощрительных премий, подарков, поблажек и так далее, способствовали разрастанию их интереса к проблеме, – что же касается её решения, то оно давно находилось не в руках человеческих, а значит и не могло появиться обычным образом – только пройдя сквозь время, всевозможные препятствия, непонимание, неприятие и отторжение. Отдельному человеку, целому коллективу или даже государству решить эту проблему было не под силу; люди старались по мере сил, государство со всем его бюрократическим аппаратом поддерживало и подстегивало их, не давая отчаяться и отказаться от попыток достигнуть цели, – но лишь высшие силы могли поставить в этом деле точку или не поставить – и неважно по какой причине – их не существования или существования, желания или не желания принимать участие в этом.

Казалось, нет ничего ценнее для чиканутиков, чем быть полезными государству хоть в чём-то, – и что ими движет отнюдь не корысть или страх быть репрессированными за отказ, а глубоко искреннее желание оказать посильную помощь, тем более от них не требовали ничего сверхъестественного, лишь то, что они хорошо умели, в чем являлись профессионалами. И вот вдруг, однажды, появился первый отказник, грянул как гром среди ясного неба – тогда ещё даже предположений не существовало, что подобное может случиться, поэтому и адекватной ответной реакции предусмотрено не было; и отказник-то явился оттуда, где его, казалось, ну никак не могло быть – из тартарского неоязычества, так называемого родноверия, пришедшего не откуда-то из-за океана, а рожденного здесь, в Тартарии, в обычной народной среде, основанного на забытых, дохристианских верованиях предков, – их словно бы вытащили из архива памяти, сняли с самой верхней полки, достали из дальнего угла, стряхнули с них вековую пыль и предъявили миру как нечто такое, что было когда-то несправедливо свергнуто и заменено чем-то чуждым и вредным, но теперь пришло время вернуть его на место. Это всё казалось нелепым, театральным и даже почти смешным, так что Водов периодически прыскал ехидным смехом в усы, предвкушая предстоящее действо и таким образом настраивая президента на весёлый лад, вплоть до того момента, пока на сцену, предназначенную для презентаций, не вышел волхв и не начал говорить; представился как Радомир – это был молодой человек лет тридцати, словно сошедший с картинки, изображающей древнего тартарца: крепкого, почти богатырского, телосложения, с густыми, чуть вьющимися, светло-русыми волосами и бородой, в свободных штанах и рубахе-вышиванке, на голове войлочная шапка, лицо настолько открытое, что дальше некуда. Никаких необычных атрибутов своей веры он на презентацию не принес: ни книг, ни свитков, ни истуканов, ни каких-либо других предметов, – на прямой вопрос об этом из зала от Дорогина ответил, что у древних тартарцев не было богослужебных книг, в том числе и Велесовой, которая является грубой подделкой человека по фамилии Миролюбов, преследовавшего при её создании корыстные интересы, – что для общения с богами не нужны истуканы, барабаны и так далее, древне тартарские жрецы у жертвенных капищ даже одежды с себя сбрасывали, омывали свои тела родниковой водой, чтобы предстать перед высшими силами в чистом виде, обращались к ним не заученными молитвенными фразами, а своими словами, которые исходили из глубины сердца, поэтому язык общения с богами не похож ни на тартарский, ни на какой другой, и хотя понять его никому, кроме богов и жреца, не дано, но от звука его у внимающих пробегает мороз по коже.

Одежда Радомира не совсем соответствовала образу языческого жреца, ничего особенного в ней не было – встретив случайно на улице Тобольска такого человека, не сильно удивишься, разве что – его статности и красоте, а не очень современную одежду воспримешь, скорее, как некое естественное дополнение к образу. И голосом волхв обладал соответствующим, уверенным баритоном: неторопливо и напевно, словно читал по памяти былину, он рассказывал о временах дохристианских, о седой старине, да так уверенно, как будто только что сам вышел оттуда: в полнейшей гармонии с природой и своим внутренним миром жили тогда наши предки, умело охотились и рыбачили, грамотно возделывали землю, используя её щедрые дары, принимая с благодарностью только самое необходимое, без избытка, который развращает душу и уродует тело, благодарили богов за доброту и щедрость. Истинными владельцами земли являлись вечные боги, человеку они её передавали лишь во временное пользование, но с тем, чтобы, укрепляя и продолжая свой род, он мог надеяться не быть забытым после смерти потомками и оказывать им незримую поддержку; умершие, живущие и не рожденные тартарцы были таким образом связаны в одно целое, представляли собой единый организм, поощряемый богами, – им они молились, каждому в урочное время, принося жертвы и возжигая костры на капищах; волхвы вещали от всего народа на неведомом языке. Ещё Радомир говорил о том, что тартарцы были по-настоящему свободными людьми, не знавшими закабаления и крепостничества; правителя над собой избирали мудрого и справедливого, – и так продолжалось бы до сих пор, если бы не приход чужой веры, которая не принесла с собой ничего, кроме бедствий, унижения и рабства – духовного и физического.

Пресс-секретарь Водов сидел в своём кресле, похожем на президентское точно так же, как мертвый медведь, с которого сняли шкуру и начали разделывать тушу, на живого, блуждающего по лесу, – ерзал, словно на него напала чесотка, с трудом сдерживая руки от гуляния по телу, часто поглядывал на президента, высматривая малейшие признаки недовольства, чтобы в любой момент прекратить презентацию или попробовать перенаправить её в другое русло, которое и предполагалось изначально, то есть легкое и весёлое, но не видел их, – более того – глава государства, похоже, был в полном восторге от презентации, внимательно вслушивался в каждое слово волхва и почти непрерывно делал заметки в блокноте, а когда речь зашла о пантеоне древнетартарских богов стал записывать непрерывно, как прилежный студент на очень захватывающей лекции. От целого сонма духов, населяющих леса, водоемы и здания, до бога-творца Рода и его многочисленных богов-отпрысков – от Хорса до Морены. С явным уважением в голосе назвав имя очередного духа или бога, волхв давал о нем краткую справку: какое место в пантеоне занимает, на что способен и за что отвечает, как и когда ему следует молиться, а если не следует, то почему; после каждого рассказа произносил, обратив лицо к потолку, короткую фразу, состоящую из непонятных, режущих слух, слов, и называл имя следующего духа или бога – казалось, не будет этому конца, что в языческом пантеоне столько всего, что никакая голова не способна сходу вместить хоть малую часть этого; в какой-то момент Водов перестал воспринимать информацию, исходящую от жреца, и сосредоточил всё своё оставшееся внимание на президенте, пытаясь уловить в нём малейший признак усталости от презентации – с тем, чтобы немедленно её приостановить, но Дмитрий Дмитриевич и не думал уставать – похоже, он вошел в раж, что случалось не часто, и готовился вытащить из волхва всё, что тот знал о старом и новом язычестве тартарцев, как вдруг, совершенно неожиданно, презентация прервалась, словно она проходила в записи, и кто-то нажал на паузу на самом интересном месте, так что даже Водову захотелось возмутиться и потребовать продолжения. Волхв, не поблагодарив за внимание, не сделав ни малейшего кивка головой, не сказав завершающего слова, не попрощавшись, повернулся боком к зрительскому залу и направился к выходу со сцены; Дорогин стремительно повернулся к Водову, пожимая плечами и всем своим видом показывая, что ничего не понимает, – не кричать же президенту вдогонку какому-то адепту язычества, чтобы тот немедленно остановился и объяснил, почему прервал презентацию и куда направился. Что ж поделать, пришлось это сделать Водову:

– Радомир, стойте!

Конечно, можно было предположить, что такого статного мужчину не способен остановить, коли уж он решил уйти, какой-то там окрик, но волхв всё же остановился, подобно танку, заметившему врага, медленно и грозно повернул в его сторону башню с орудием, и милосердно вместо выстрела-голоса послал в ту сторону вопрошающе-предупредительное молчание.

– Вы по надобности решили отлучиться? – спросил Водов спокойным обыденным тоном, хотя уже начал подозревать что-то неладное. – По физиологической потребности, так сказать. Ничего страшного… За кулисами вас встретят и проводят в заведение. Потом обязательно возвращайтесь. Мы вас ждём.

– Зачем?

– Что зачем?

– Зачем возвращаться? Презентация окончена. У меня есть другие важные дела, которые не потребно откладывать на потом. Или у вас остались какие-то вопросы?

Водов и Дорогин переглянулись: давненько пресс-секретарь не видел в глазах президента настолько сильного недоумения, – ЭТО нельзя было пускать на самотек, ЭТО могло вылиться в нечто разрушительное не только для посторонних, но и для приближённых, следовало срочно предпринять что-то, чтобы не дать президентскому гневу созреть и, тем более, вырваться наружу.

– Конечно. Остались. Масса вопросов осталось. Вы представили нам лишь информативную часть презентации и то, насколько мы поняли, в чрезвычайно урезанном виде… А где же обрядовая? Где, собственно говоря, сам ритуал, жертвоприношение, обращение к богам, камлание или что там у вас ещё?

– Волхвы не камлают. Этим занимаются шаманы.

– А что же делаете вы?

– Мы говорим с богами и духами, используя правильные слова, чтобы быть услышанными. Просим помочь – и они помогают, если хотят и могут. В благодарность мы преподносим им дары, чтобы их задобрить.

– Вот и прекрасно! Задобрите их прямо здесь и сейчас, попросите выполнить нашу просьбу, о которой мы уведомили вас заранее. И если они её удовлетворят, поверьте, наша благодарность будет настолько безмерна, насколько это вообще возможно в бренном мире.

– Что касается ритуала, как вы выразились, то он проводится в строгом соответствии с древними традициями – в определённое время, как правило, связанное с природными циклами, и в специальном месте, отведённом для этой цели не человеком, а высшими силами. На лысой горе, у священных камней и деревьев, на древнем капище, куда приходят духи предков, чтобы посмотреть на молящихся потомков и порадоваться за них или огорчиться, если есть на то причина. Это же помещение, каким бы красивым, просторным и значимым для государства оно ни было, не соответствует статусу языческого святилища – проведение здесь обряда будет прямым оскорблением богов. На это я пойти не могу и вам не советую.

– То есть вы хотите сказать, что пришли сюда только для того, чтобы рассказать нам о забытых богах, которые в своё время проиграли битву за внимание, память и сердце нашего народа, и всё? Вы что же, и не собирались проводить здесь свой обряд, чтобы передать богам нашу просьбу?

Водову всё ещё не верилось, что какой-то чиканутик, посмел отказать в просьбе, которая исходила от первого лица государства, – это казалось даже невероятнее, чем если бы вдруг погасло солнце, – президент молчал, замерев так, как это делают некоторые животные, прикидываясь мертвыми, чтобы на них не обратил внимания хищник; пресс-секретарь и не помнил, чтобы такое когда-нибудь случалось, поэтому не знал, как реагировать; единственно верным казалось – удерживать зарвавшегося волхва как можно дольше на сцене и давить на него всеми правдами и неправдами, вынуждая провести требуемый ритуал, который бы вывел президента из ступора.

– Во-первых, я не давал обещаний провести обряд, – в голосе волхва не чувствовалось ни единой нотки волнения, что само по себе было невероятно. – Лишь – презентацию в рамках дозволенного мне, в ходе которой осторожно прозондировать, если можно так выразиться, почву, что я и сделал. Вы не могли не слышать, как я обращался к высшим силам на их языке, непонятном для обычного человека, – сначала я называл имя духа или бога, само по себе это уже открывало им уши навстречу мне, с их разрешения рассказывал вам вкратце о них, после чего задавал им один и тот же вопрос: могу ли я передать им вашу просьбу? Все они ответили отказом: высшие, средние, низшие боги, даже духи этого места – все без исключения запретили мне обращаться к ним с этой просьбой. Такое случается чрезвычайно редко. Можно даже больше сказать: вообще не случается – за всю мою практику ни разу такого не было. Даже в самых крайних случаях один или парочка богов или духов всегда соглашались откликнуться, а тут прямо все дружно сказали нет, даже Маруха с Мокошью…