Уроки зависти

– Кабинет в твоем распоряжении, – сказала Саша. – Родители в отпуске. Как тебя зовут?

– Александр. Можно Саня.

– Так мы тезки! А фамилия твоя как?

– Остерман-Серебряный.

– Эффектно! – хмыкнула Саша. – Ладно, не буду мешать. Мне к Кирке надо сбегать. Как проголодаешься, иди в кухню, открывай холодильник и ешь что понравится. Только там, кажется, еды мало осталось, – припомнила она. – Суп лучше не ешь. Мама его неделю назад перед отъездом сварила, он уже испортился, наверное.

Саша убежала к какому-то Кирке. Саня взял с полки картонную папку с ботиночными завязками. В ней оказалась рукопись статьи о миноре и мажоре в фугах Баха. Он положил стопку пожелтевших листов перед собою на стол и погрузился в чтение.

Это и было то, из-за чего он так хотел поговорить с профессором Иваровским, когда читал его работы. В этой рукописи, как и в изданных его книгах, и, наверное, в других его рукописях, было то же самое ощущение надличностного замысла мироустройства, та же попытка его понять, которая заставляла Саниного деда обращаться к философии, а самого Саню – к музыке.

Он читал о том, как Бах начинал свои мелодии в миноре, а заканчивал в мажоре, потому что звук вообще, в физическом смысле этого слова, есть такое соединение колебаний, которое присуще именно мажорной тональности, и потому мажор – это музыка космоса, которую Бах слышал сквозь минор, привносимый в мир человеком… Он читал, и сердце его билось быстрее от того, что на высотах таких мыслей воздух был разрежен.

– Да-а, не скоро ты все это разберешь!

Саня вздрогнул. Саша стояла у него за спиной и, наклонившись, заглядывала в рукопись через его плечо. Светлые локоны, которые так привлекли сразу его внимание, щекотали ему при этом висок.

– Да. – Он с трудом заставил себя вернуться из музыкальной в обычную действительность. Локоны у виска очень этому поспособствовали. – Ты права, ощущение времени теряется напрочь.

– Предлагаю следующее, – сказала она. – Мы сейчас едем на дачу. Своей компанией. Присоединяйся.

И снова – тот же сверкающий взгляд. На этот раз он был дразнящим и испытующим. Саня должен был бы считать себя идиотом, если бы не принял такой соблазнительный вызов. Правда, архив…

– Далеко дача? – спросил он.

– В Кофельцах, за Солнечногорском. Не волнуйся, архив никуда не убежит. У Федора Ильича машина – доедем быстро. Там переночуем, завтра вернемся.

Что можно было на это ответить?

– Спасибо, – кивнул Саня. – С удовольствием.

Глава 11

Компания, в которую он так неожиданно попал, оказалась очень даже интересной, потому что в ней были представлены разные психологические типы и разные типы отношений между ними. Да, отношения вовсе не были ровными, хотя, как Саня понял, все знали друг друга с детства.

Кирка оказалась не парнем, а девушкой. Она была толстушка, от всех на ходу отставала и всех поучала, но мало кто обращал на ее поучения внимание, хотя, если вслушаться, они были разумны.

Федор Ильич был старше девчонок года на три-четыре, не больше, и то, что они называли его по имени-отчеству, было, видимо, данью какому-то детскому обыкновению. Или тому, что он был надежен как скала, и именно ему поэтому предоставляли право принимать решения; это было главное его качество, Саня сразу понял.

Вообще вокруг Федора Ильича так или иначе вращались интересы всех трех девчонок этой компании: Люба была в него влюблена, Саша дразнила Любу, направляя на него все свое обаяние, а Кира не давала им рассориться.

Любу было жалко, потому что Федор не испытывал к ней ничего, кроме дружеской приязни. Это было видно невооруженным глазом и доводило ее до отчаяния, которое проявлялось во всем – в том, как она молчала по дороге в Шахматово и обратно, и в том, как накрывала на стол, пока все остальные были увлечены разговором, и в том, как сердито поглядывала на Сашу своими узкими черными глазами.

Похоже, она была просто задавлена комплексами. Причину этого Саня не понял – на его взгляд, внешность у Любы была в необычности своей интересная, и переживать ей на этот счет не стоило.

Непонятно было, умна ли она, но что проницательна – точно, этого нельзя было не заметить. Хоть она в основном и молчала, но вот когда затеялся, например, разговор про какого-то общего знакомого, сказала мимоходом:

– Он из двух зол всегда выбирает оба.

Это было интересно по сути и необычно по словам, и уж точно не должен был испытывать комплексы человек, способный делать такие наблюдения.

То, что она из-за чего-то внутри себя переживает – даже, может, просто из-за своего странноватого имени, – вызывало у Сани уважение: самоуверенность казалась ему признаком мелкотравчатости, а люди, в которых самоуверенности не было, сразу становились ему симпатичны.

В общем, Сашина компания ему понравилась. В ней было принято думать и говорить о том, чего нельзя съесть или надеть на себя; Саня ценил в людях потребность таких разговоров.

И когда Кира объявила засидевшейся на веранде компании, что пора спать, он даже почувствовал сожаление. И разговор, интересный для него, прервется, и придется ведь еще объяснять Саше, что не хочет он завершать такой хороший день обычным удовлетворением физиологической потребности, а ничего, кроме физической тяги, он к ней и не испытывает…

Но ничего ему Саше объяснять не пришлось.

Они ушли с веранды вдвоем, и вдвоем же дошли до конца коридора внутри дачного дома.

– Тебе сюда, – сказала Саша, указывая на дверь комнаты. – А мне на второй этаж. – Она вдруг посмотрела на Саню совсем просто, без привычного натиска обаяния, улыбнулась и сказала: – Ты не сердись.

– За что?

Он не мог не улыбнуться в ответ: без специального натиска обаяния в ней было еще больше.

– Что я тебя так нагло клеила. Я просто не сразу поняла, что ты талантливый, – объяснила она.

– При чем здесь талант? – удивился он.

– При том, что ты, значит, видишь меня насквозь! – рассмеялась она. – А я не сразу об этом догадалась. И спать я с тобой совсем не хочу, не думай!

Она повернулась и побежала на второй этаж по скрипучей деревянной лестнице. Саня стоял, прислушиваясь к дразнящему топоту ее ног и к еще более дразнящему ее смеху. Улыбнулся, головой покрутил и вошел в отведенную ему комнату.

Но заснуть он не мог.

Ум его взбудоражили разговоры, которые велись на веранде, – о скрытом очаровании вещей, осмысляемом японской философией, о лесах и туманах в блоковских стихах, о потоке Персеид, который нынешней ночью подойдет к Земле, о сути риска в человеческой жизни… Чем дальше они отодвигались по времени, эти разговоры, тем более важными ему казались, более редкостными и существенными.