Усё
Шрифт:
Я качаю головой.
– Я тебе еще не надоела? – задает свой обычный вопрос.
– Перестань. Живи, сколько хочешь.
Мне самому это удивительно, но она меня нисколько не стесняет, Крис верх тактичности и понимания, пожалуй, даже чересчур печется о моем настроении. Она производит впечатление человека чувствительного и ранимого, больше всего на свете она боится задеть или обидеть, она судит людей по себе, окружающие ей кажутся такими же уязвимыми, как она сама.
Она прикормила мебельных жучков.
Сначала жучков было несколько. Пять или шесть. Пришла Марго
– Але!!! Ты че?!
– А че?
– Как че?!
В живых остался только один.
– Заведи Красную книгу и занеси его туда, – предложил я.
Она кормит его яблоком.
Природа захватывает старое жилище. Как мне сказали, именно в день смерти прежней хозяйки, старушки семидесяти пяти лет, набежали тараканы. Как они узнали? Они радовались, пировали. Улыбались в усы и ели из тарелок. Новый владелец, то есть я, попросил их уйти. Они напряглись. Со всех сторон летели оскорбления. Меня оскорбляли тараканы.
В бутерброде на столе дыра. Аккуратный такой овал. Я смотрю через нее на все новое и на все старое.
– Это мышь, – говорит Крис. – Надо завести кота. Тогда они уйдут.
– Кого надо завести, чтобы ушли тараканы?
Тараканы боятся пауков-хищников, птиц, медведей. Неплохо бы завести паука, птицу, а медведя в квартире держать нельзя.
Крис накрывает таракана стаканом и выбрасывает в окно. Но таракан возвращается. Ему нравится летать. Он кричит «еще! еще!» И сам бежит в стакан.
– Китайцы их едят, – говорит Крис.
– Давай заведем китайца.
В ванной живут липизмы. Маленькие юркие штучки. Мне есть о чем говорить с коллегами на работе. Они вечно жалуются, что я молчалив. Я рассказываю, сколько липизм видел утром. Три штуки. Одна побольше и две крошки. На улице мы проходим мимо природы равнодушно. В квартире природа привлекает внимание. Положите на пол кленовый лист, кучку желудей на стол. Все сразу заметят. Поставьте на тропе рюмку, то же самое. Птица в доме, что рояль в кустах.
– А у меня только мухи, – вздохнул кто-то.
– А в шкафу моль!
Моль лавирует между измерениями. После гневного хлопка ладонями исчезает и появляется секундой раньше в другом месте. Мы с молью перемещаемся во времени. Она отбрасывает меня назад, в прошлое. Я молодею на несколько секунд. Секунды складываются в минуты. Минут на пять я стал моложе, гоняясь за молью.
– А клопы есть?
– Нет, клопов нет.
Разочарование. Я теряю очки, как рассказчик.
– Надо завести клопов, – говорю я Крис.
В стене балкона из щели лезет какой-то вьюн.
– Манговое дерево, – констатирует Крис.
– Почему манговое?
– Мне так кажется.
Время летит.
По балкону ходит голубь. Не стесняясь, он заходит в дом. Топает по полу. Кружок, осмотр. Улетел через кухню, запачкав линолеум, выдававший себя за паркет. Голубь раскусил его.
– Это прежняя хозяйка, – сообщает Крис. – Птицы связывают тот мир с этим. Души используют птиц, чтобы заглянуть в наш мир.
– А может не только птиц, но и тараканов.
– Вряд ли
удобно смотреть на наш мир через тараканов. Плохой обзор.У сына Андрея, нашего юриста, обнаружили диабет. Мальчика увезли на скорой прямо с детской площадки. Андрей много читает о диабете и в курилке рассказывает нам. Диагноз сына меняет его. У Андрея прямая спина, уверенная походка, свинцовый взгляд. Он не нуждается в нашем сочувствии, только в наших ушах. На меня он глядит, как на карлика.
– Ну а как там твой мебельный жук? – спрашивает.
– Он пережил потерю близких, но время лечит.
Крис выглядит счастливой. Она любит свою работу, у нее, как я заметил, все получается. Утром она свистит соловьем, ей названивают из типографий, редакций и корпораций, она разговаривает на профессиональном жаргоне, я мало что понимаю из ее объяснений. У нее вдохновенный вид, озаренное идеями лицо, отрешенность творца. Она креативит, верстает, рендерит. Кутиков утверждает дизайн, вносит правки, иногда просит «поиграть шрифтами». Иногда они играют шрифтами вместе. У меня разыгрывается воображение, но скоро я узнаю, что «играть шрифтами» выражение для дизайнера оскорбительное, но Кутикову она прощает, потому что он святой.
– Сколькими шрифтами играют обычно? – мне любопытно.
– Ой…
В субботу Крис возвращается с работы в восемь в особенно приподнятом настроении. Она напевает. «А у тебя спи-ид, и значит мы умре-ем…» Какой-то большой каталог «ушел в печать». А у меня настроение паршивое. Звонила Марго. Я как раз варил нам с Крис борщ.
– Сержи, ты дома? Я везу тебе подарок!
– Какой еще подарок? – напрягся я. – Мне ничего не надо. Нет, я не дома.
– Это обалденный письменный стол. Из граба. Как будто создан для писателя. Я его купила почти даром.
– Могу себе представить это «почти даром».
Я почувствовал, как во мне закипает бессильный гнев. Меньше всего мне хотелось, чтобы она вмешивалась в мои домашние дела.
– Оставь, пожалуйста, его себе. Мне не нужен стол. Мне некуда его ставить!
– Чего ты так испугался? Это подарок к новоселью. Могу я сделать подарок другу?
– Нет!
Она замолчала, зарыдала и отключилась.
Трудно предугадать тот момент, когда она зарыдает. Эта ее склонность ни с того ни с сего отдаться душераздирающему, надрывному плачу первое время после нашего знакомства пугала и смущала меня. Через два года я к этому привык. К счастью, она быстро успокаивается и ведет себя, как ни в чем не бывало.
Но я расстроил ее, настроение у меня сделалось паршивое, и в результате охватившего меня раздражения на нее и себя борщ получился слишком густым, соленым, мрачным, как окрашенная в закат промзона. Я упал духом.
А у Крис есть блендер, она привезла его с собой в Москву.
– Сейчас в моде супы-пюре, – говорит она утешительным тоном. И женственно завязывает волосы в хвост.
Пара минут. Два нажатия кнопки. Вжжжжи-ижь! Вжжжжи-ижь! Крис склоняется над кастрюлей, завороженная процессом изменения плотности борща. Свекольный цвет пюре вызывает у Крис бурный восторг.