Ушкуйники

Неужели маленькое солнце в руках Небри и есть тот самый священный огонь? Но если это так, то как же можно забрать его у сембов? Украсть? Однако для этого придется убить стражников, а нарушение закона гостеприимства – очень страшный грех! Его ничем нельзя будет замолить. «Выходит, я опоздал, – засокрушался мысленно Стоян. – Ох, как худо! Но тот странный воин тоже хорош! Мог бы и подсказать, где находится священный огонь, чтоб я не плутал столько времени в потемках. Выходит, Скомонд меня опередил… Ишь каким гусем выступает теперь впереди всех вместе с Небри! А что, заслужил… Эх!» Стоян горестно вздохнул и потупился. От праздничного настроения не осталось и следа. Мир вокруг окрасился в серый цвет, и даже во рту пересохло от обиды.

Пока Горислав и Венцеслав наравне со всеми сембами не отрываясь смотрели на чудо, горевшее в руках главного жреца без пламени и дыма, за суетой приятелей-ушкуйников исподволь и с горькой ухмылкой на лице наблюдал Свид. Он единственный из всех участников процессии имел при себе оружие: привязал безотказный свой нож к ноге и укрыл под штаниной. Жрец-таваст не боялся гнева Окопирмиса – его личным главным божеством был Чернобог. Отследив, как именно Стоян распорядился своим оберегом, Свид переключил внимание на священный огонь в руках криве-кривайто. Будь у него малейшая возможность, он убил бы не раздумывая и Небри, и вообще любого, кто посмел бы встать на его пути! И все ради того, чтобы вожделенный Большой Знич оказался на его острове, в святилище Чернобога…

Тем временем процессия продолжила путь и вскоре достигла рощи Окопирмиса, где каждое дерево без исключения считалось священным. Обширная поляна, предназначенная для грядущего праздника, представляла собою почти идеальный круг. По всему периметру ее высился природный частокол из мощных вековых дубов. Посреди поляны попарно стояли четыре массивных столба. Возле каждой пары из них лежали охапки сухого хвороста и дров. А по краям поляны, по всему кругу, были расставлены скамьи и пиршественные столы, покрытые белыми скатертями с черно-красной вышивкой на кромке. У столов хлопотали жрецы Окопирмиса и слуги: расставляли еду и напитки. Подле столбов стояли жрецы-тулисоны и лигашоны, ведавшие погребальными церемониями: намеченное на сегодня жертвоприношение являлось именно их прерогативой. Причем они были здесь единственными, облаченными в черные одежды.

Небри торжественно водрузил священный огонь на высокую подставку, специально выкованную для такого случая, и в благоговейной тишине, нарушаемой лишь шелестом листьев и пением птиц, затянул речитативом длинную молитву. По окончании же ее прикрыл священный огонь, успевший не только разгореться пуще прежнего, но и разрастись в размерах, специальным жестяным колпаком с нанесенной на него позолотой. И лишь после этого дал сигнал к началу пира.

При виде ломящихся от изобилия блюд столов Стоян мигом забыл и про священный огонь, и про свой ожог. Разносортная дичь, рыба соленая и запеченная на костре, вяленые оленина и медвежатина, кровяные лепешки и кровяные колбаски, свиные окорока, сдобренные медом и лесными ягодами каши, тушеные грибы, орехи в мёде, разномастные румяные пироги… У парня буквально глаза разбежались и дух захватило. Одна беда: на столе присутствовали только ножи из оленьих да лосиных рогов, поэтому дичь приходилось разрывать руками. Впрочем, вспомнив наконец о своей больной груди, Стоян незаметно для окружающих потер место ожога жирными пальцами и на том и успокоился – пора было налегать на разносолы.

Простым сембам слуги подносили медовуху и пиво, а жрецам, старейшинам и почетным иноземным гостям – священный белый напиток. Горислав и Венцеслав удовлетворенно переглянулись при виде виночерпия, разливавшего по чашам знакомую хмельную жидкость. Им, не раз воевавшим с дикими кочевниками-степняками, доводилось уже пробовать перебродившее кобылье молоко, считавшееся у тех наипервейшим напитком. А вот Стоян с Носком доселе даже не видели ничего подобного. Приятный на запах и немного кисловатый на вкус беловатый напиток столь буйно пенился, что по первости аж в носу щипало. Однако хмеля ни у того, ни у другого ни в одном глазу долго не было. Оба начали уже даже коситься на жбан с хорошо знакомой и зело приятной на вкус медовухой, как вдруг в какой-то момент весь мир изменился: посветлел, повеселел, окружавшие со всех сторон люди стали казаться самыми родными и близкими на свете… Не удержавшись, Носок даже обнял сидевшего рядом старейшину, а тот и возражать не стал – лишь добродушно скалился в ответ.

Но вот Скомонду, сидевшему неподалеку от Небри, было отчего-то невесело. С самого утра его не покидало ощущение надвигающейся опасности, а сейчас даже священная роща, казалось, шумела зловеще и угрожающе. Вместо того чтобы расслабиться и предаться вместе со всеми праздничному веселью, он был крайне сосредоточен и напряжен, стараясь уловить проницательным взглядом каждую деталь застолья. Поэтому когда криве-кривайто лично наполнил чашу Скомонда пенным напитком (якобы в знак особого расположения к нему), вайделот еще более насторожился. Уж ему ли верить хитрецу Небри?! К тому же от Скомонда не укрылось сквозившее в голосе главного жреца напряжение, с которым тот произносил свою «заздравную» речь в его адрес. Приняв из рук слуги чашу, переданную Небри, Скомонд тем не менее вежливым поклоном поблагодарил «благодетеля», но пить не стал: лишь пригубил сосуд, изобразив, что сделал несколько глотков. Легкий морковный запах, не заглушенный даже ароматными травами, на которых напиток был настоян, он уловил сразу. Ему ли его не распознать?!

В подвалах Кёнигсберга он сам не раз изготавливал для Генриха фон Плоцке яд из «цветка Патолло» [121] , известного знахарям с давних пор в качестве лекарственного. Настойки из этого «божественного цветка» утоляли боль, снимали воспаление, избавляли от разного рода опухолей, восстанавливали силы после продолжительной болезни. Однако в больших дозах сок «цветка Патолло» служил смертельным ядом, не имевшим противоядия.

Выходит, Небри решил его устранить?! По спине Скомонда пробежала невольная дрожь: уж если криве-кривайто заимеет на кого-то зуб, участь этого несчастного можно считать решенной. Взяв себя в руки, вайделот изобразил в сторону Небри очередную благодарственную улыбку. «Мы еще посмотрим, старый пес, чья возьмет!» – подумал он при этом. После пребывания в застенках Кёнигсберга личный кодекс чести прежде законопослушного вайделота претерпел некоторые изменения. Во всяком случае, личность криве-кривайто он более не считал священной и неприкосновенной.

121

Цветок Патолло – болиголов пятнистый; ценнейшее лекарственное растение. Является сильнодействующим иммуностимулятором, активизирующим защитные силы организма. Обладает противоопухолевыми, болеутоляющими, противосудорожными, успокаивающими и противовоспалительными свойствами. Но одновременно считается смертельно ядовитым растением, ибо содержит алкалоид кониин, парализующий дыхательные мышцы. Ныне бытует мнение, что соком именно этого растения, а не цикуты, как считалось ранее, был отравлен Сократ.

Мрачные мысли Скомонда были прерваны раздавшимися со всех сторон ликующими криками: на поляну вывели коней плененных немцев. Судя по всему, конюхи чем-то опоили курсеров, ибо те были абсолютно равнодушны ко всему происходящему и видом своим напоминали уже не боевых коней, а понурых крестьянских кляч, пусть даже и хорошо кормленных. К жеребцам были привязаны их хозяева – с оружием и в полном воинском облачении. Старейшины и жрецы решили на общем совете преподнести Окопирмису жертву более знатную, нежели белая кобылица, – своих заклятых врагов.

Как рыцари ни пытались храбриться, однако ледяной ужас прочно успел поселиться в их душах. Даже буйный Адольф фон Берг притих и посматривал теперь по сторонам взглядом затравленного зверя. Ему-то первому и выпала сомнительная «честь» взойти на жертвенный костер, разведенный по случаю обретения сембами Большого Знича. Курсера Адольфа фон Берга крепко привязали к двум столбам – так, чтоб не смог даже копытом двинуть, – и обложили хворостом и дровами.

Только теперь госпитальер осознал суть данной церемонии. Он попытался разорвать путы, но тщетно. Тогда принялся умолять пруссов сохранить ему жизнь, обязуясь взамен осыпать их золотом и всевозможными милостями. Увы, сембы лишь смеялись в ответ и еще выше поднимали чаши с хмельными напитками, продолжая славить Окопирмиса. Поняв бесплодность своих увещеваний, Адольф фон Берг начал грубо, перемежая речь грязной бранью, проклинать присутствующих, обещая наслать на все прусские племена мыслимые и немыслимые кары.

Главный жрец вышел из-за стола, взял подставку со Зничем и приблизился к беснующейся жертве. Прочитав короткую молитву, он снял с подставки защитный колпак, и людям снова явилось божественное сияние. Даже Адольф фон Берг, до глубины души потрясенный диковинным зрелищем, моментально умолк. Небри тем временем поднес Знич к поленьям. Неожиданно из камня вырвался голубоватый луч и… дрова вспыхнули ярким пламенем! Сембы вновь радостно завопили, но их голоса тотчас перекрыл протяжно-трубный вой рыцаря: Адольф фон Берг кричал столь громко, что его глас, наверное, был слышен на небесах. Огонь меж тем разгорался все сильнее, и вот уже к воплям рыцаря присоединилось отчаянное ржание несчастного животного, заживо горевшего вместе с хозяином…

Скомонд, воспользовавшись короткой отлучкой криве-кривайто из-за стола, быстро и незаметно поменял местами свою чашу с чашей сидевшего рядом с ним ближайшего приспешника Небри, а когда тот вернулся, он немедленно, под предлогом присоединения ко всеобщему ликованию и под пристальным взглядом главного жреца, осушил чужую чашу до дна. Собственно, одновременно с соседом и мысленно усмехнувшись при этом. Вайделот знал, что мгновенной смерти друга и приспешника криве-кривайто не последует, ибо еще предки Небри, известные на всю округу знахари, умели создавать яды как моментального, так и длительного действия. Поэтому вряд ли Небри решился бы убить своего соперника прямо на глазах у соплеменников. Тем более великого героя, коим сембы провозгласили Скомонда за возвращение им Большого Знича и священных кобылиц. Скорее всего, яд подействует ночью: помощник Небри просто-напросто умрет от удушья. А потом можно будет списать его смерть на неумеренность в потреблении на пиру хмельного. Такое часто случалось…