Ушли, чтобы остаться

Жилина никто не поддержал, не напомнил, что после возлияния всех снимут с рейса.

До гостиницы по пружинящей под ногами деревянной мостовой шли молча, в конце пути Жилину надоело молчание и он фальшиво затянул:

Ждите нас, не встреченныеШкольницы-невесты,В маленьких асфальтовыхЮжных городах!

– Н-нда, – выдавил из себя командир, и никто не понял: осуждает испортившуюся погоду или рад пребыванию на земле.

Дверь в номер Вислов открыл неслышно. Девушки на кровати, как и плаща, сапог, не было. Дежурная сказала, что поселила студентку до утра в кабинет заведующего. Ноги сами привели к обитой клеенкой двери, за которой слышались приглушенные голоса: первый принадлежал девушке, второй был мужской.

– Не спорь и пей, не забывай про сгущенку. Ужас, как исхудал – настоящие мощи, краше в гроб кладут. Придется откормить, иначе решат, что я морила тебя голодом. Ешь, пей и не смотри волком, точнее, оленем. У них глаза тоже блестят, словно плачут…

– Второй стакан выдул. И ты тоже пей, закусывай.

Вислов приоткрыл дверь на узкую щелку и увидел нескладного, худющего, с непропорционально длинными руками парня в тельняшке. Поблескивая линзами очков, парень лакомился сгущенкой. Сокурсница тем временем не сводила с него влюбленного взгляда…

Бортрадисту захотелось немедленно оказаться в Архангельске у Ольги, где все, начиная со слоников на буфете и кончая единственной книгой «Уход за кожей лица», было знакомо, встать у занавешенного ночью окна, почувствовать за спиной прикосновение женского тела, ласковых рук…

В Архангельске Вислов добежал до здания аэровокзала, но в кассе вместо Ольги увидел другую девушку, которая жеманно доложила, что Ольга выходная. До отлета в Москву было около пяти часов, и Степан громко, чтобы услышал экипаж, сказал:

– Я в город. Не опоздаю.

В тряском автобусе спрашивал себя: отчего ни разу не посочувствовал Ольге, которой приходится отшивать в ожидании посадки клиентов, почему скрывал от экипажа, куда спешит в северном городе, почему не задумывался, что кассирша давно ему не чужая?

Поднимаясь по поющим под ногами ступенькам, вспомнил, что еще ни разу не приходил сюда один, всегда приводила Ольга.

На звонок дверь долго не открывали, пришлось нажимать кнопку вновь.

– Кто?

Голос был бортрадисту не знаком.

«Видно, соседка, с кем ни разу не сталкивался», – понял Степан и ответил:

– К Ольге!

Щелкнул замок, и Вислов впервые увидел соседку кассирши, которая совсем не походила на старую деву, тем более мымру, наоборот, на пороге стояла моложавая, приятной наружности женщина неопределенных лет.

– Ольги нет дома! – сквозь сжатые зубы процедила соседка, собралась захлопнуть перед носом Вислова дверь, но Степан успел вставить в проем ногу. – Русским вам языком сказано: Ольги нет!

Вислов отстранил с пути женщину, прошел в квартиру и, как хорошим знакомым, подмигнул детским санкам на стене.

Была собака

Лишь только Егор Захлебин встречает где-либо внушительного размера – ростом почти с теленка – неизвестной породы пса, как вспоминает собственное детство и собаку с подпалиной на боку, сыромятным ошейником. Егор смежит веки и, словно наяву, видит распростертое тело собаки, расколотую топором голову…

1

Незнакомец с вещевым мешком за спиной остановил Гошку на окраине поселка.

– Как в Совет пройти, и еще в милицию?

Человек в шапке-ушанке с вылезшими клоками меха, телогрейке, разношенных сапогах не привлек внимание мальчишки: мало ли кто приходит в поселок? Другое дело громадный пес с испуганно-грустными глазами: незнакомец держал собаку на короткой веревке, не позволял отойти ни на шаг.

– Никуда не сворачивайте и упретесь в клуб, – ответил Гошка. – За клубом поссовет с милицией.

– Отгрохали клуб? Прежде не было.

– Давно, я еще в школу не ходил, – Гошка подумал и добавил: – Сейчас в поссовете никого нет – бухгалтерша приболела, а батя укатил на совещание в район.

– Кто у тебя отец?

– Председатель, – гордо ответил Гошка.

Человек всмотрелся в мальчишку, словно желал увидеть в нем что-то знакомое.

– Как фамилия?

– Захлебин.

– Ивана Захлебина сын?

Гошка кивнул.

– Вот бежит времечко – не угнаться, – незнакомец скривился и так грязно выругался, что Гошка опешил, подобную замысловатую ругань услышал впервые.

Потеряв интерес к мальчишке, человек дернул веревку, и собака безропотно задвигала лапами.

«Чудной пес, и дядька тоже чудной. На курортника не похож, те прибывают не пешими, а на личных машинах или рейсовом автобусе, привозят не собак, а детей. И не сезон пока – море стылое, горожане не рискнут искупаться», – подумал Гошка.

Вечером из райцентра вернулся отец. На пороге снял обувь, плащ, начал отфыркиваться у рукомойника, разбрасывать вокруг брызги. Закончив вытираться и вновь облачившись в рубашку, приказал сыну:

– Неси дневник.

Показывать дневник у Гошки не было желания, тому имелась веская причина – дневник хранил две двойки.

– Ты в субботу уже смотрел, – напомнил мальчишка.

– Не грешно посмотреть еще раз. Доставай и не спорь.

Гошка начал возиться с портфелем, будто заклинило замочек: отец, без сомнения, рассердится, увидев отметки, станет ругать, придется не в первый раз давать обещание исправиться, взяться за ум, не проводить много времени на улице, больше внимания уделять домашним заданиям…

Отец забыл о приказе, обернулся к жене:

– Слышала, кто к нам пожаловал?

– Ты про Егорычева? – спросила из кухни мать.

– Про него. Как увидел, чуть со стула не брякнулся. Считал, давно помер или сгинул, а он живехонек, только сильно постарел.

– Сколько сидел?

– Двадцать годов. Предъявил справку об освобождении, но не о снятии обвинения: предатель остается предателем. Думал, приехал на время в родные места, а он: «Насовсем остаюсь».

Гошка порадовался, что отец не вспоминает о дневнике, решил принять участие в разговоре родителей: