Ушли, чтобы остаться

– Я должен идти! – уже вслух повторил Илиас Ма-медович, но на помощь Алле пришел третий в их группе, Борис:

– Отработаем без вас. Для детей на утреннике сойдут сокращенные трюки.

– Не говори так! – рассердился Карим-заде. – Для настоящего артиста безразлично, кто перед ним – дети или взрослые, и на утренних представлениях обязан работать в полную силу!

– Вы не так поняли, – залепетала Алла, погрозив партнеру кулачком – дескать, лучше бы молчал, чем пороть глупость.

– Я хотел… – неловко стал оправдываться Борис, который отличался молчаливостью, порой было трудно выжать из него пару слов.

«Мне не сделать и шага, тем более не отработать все трюки, в том числе танец с блюдом на голове», – пришел к грустному выводу Карим-заде и обратился к Алле:

– Поработайте двое. Во время сидения на проволоке сильнее раскачивайся, будто на качелях. А Борис пусть подольше держит тебя на плечах – хронометраж должен сохраниться. Слушайте оркестр. Не спешите: знаете, когда надо спешить? Верно – при ловле блох…

Алла закивала, а Борис заскучал – разговор начал утомлять, для Бориса было легче трижды за день выходить в манеж, нежели слушать всякие советы, пусть даже из уст руководителя.

Алла не переставала удивляться спокойствию, безразличию партнера чуть ли не ко всему:

«Нет у Борьки нервов, с него все как с гуся вода! Вот была бы потеха, если поженились: он – молчун, а я болтушка – еще та пара, хорошо, что не спорола глупость, когда засмотрелась на его бицепсы, рост, белозубую улыбку».

Карим-заде лежал не шевелясь, смотрел на молодых партнеров и продолжал нравоучение:

– Работайте, как работали со мной, забудьте, что я отсутствую. Станете сыпать трюки… – Илиас Мамедович не договорил, – перебила Алла:

– Не беспокойтесь, не будем сыпать! Все пройдет о’кей. Стыдно за нас не будет.

– Станете сыпаться, – руководитель номера строго нахмурил сросшиеся на переносице брови, – тотчас повторить трюк.

– Знаем, – Алла надула губы. Борис продолжал с ничего не выражающим взглядом смотреть куда-то в пространство, когда же Илиас Мамедович отвернулся от учеников, первым вышел в коридор.

Травму – не первую в жизни – Карим-заде получил на очередной репетиции, когда повторял сальто-мортале. Скомандовал «ап!», перевернулся через голову и не коснулся каната – ноги онемели. Свалился на ковер, не сразу почувствовав сильную, резкую боль.

«Хорошо, что работаем в нескольких метрах от манежа, иначе не собрал бы костей…»

С помощью подоспевших партнеров поднялся, самостоятельно дошагал до гардеробной и упал на диван, до крови закусив губу. Выругался, не опасаясь, что его услышат – ругательство было на азербайджанском языке. Когда врач прописал постельный режим и предупредил, что если посмеет встать, то отправит в больницу, первыми опечалились Алла с Борисом. Девушка решила, что на время излечения руководителя их номер выбросят из программы – прощай выработка и переработка выступлений и, значит, повышение зарплаты, изволь получать гроши за вынужденный простой. Борис опечалился, что без любимой работы заскучает, захочет взбодриться водкой, что чревато серьезными последствиями – выговором, даже изгнанием из циркового мира.

Приговор врача Карим-заде встретил спокойно, принимал лекарства, проводил процедуры, что касается номера, то потребовал от директора оставить его, обещал, что партнеры не подведут, отработают без руководителя.

Оставшись в одиночестве, остановился взглядом на отживших свой век, давно требующих замены столике и кресле.

«Все дряхло, как и я, но продолжают служить людям, не желают уходить в утиль…»

Прекрасно знал, что рано или поздно явится неизбежная старость, с нею всякие возрастные болезни, придется бросить работу, которой посвятил всю жизнь.

«Зрители не догадываются, что я давно на пенсии, а партнеры и другие в цирке, что хронически болен, лекарства не помогают…» Что будет делать, оказавшись за порогом цирка, старался не думать.

«Ничего не умею, кроме хождения по канату и свободной проволоке, жонгляжа, акробатики на горизонтальном или наклонном тросе, эквилибристики… Дед был хлебопашцем, отец разводил породистых коней, я же могу лишь радовать публику…»

В цирк попал босоногим мальчишкой – на базаре танцевал на канате с другими бродячими канатоходцами, и продолжал бы колесить по Кавказу до старости, если бы не московские артисты, прибывшие с шефским концертом на пограничную заставу: узнав, что Илиас круглый сирота, забрали с собой, устроили в интернат при цирковом училище.

«Неверно, что ничего, кроме работы на канате, не умею! Могу передавать опыт молодым, готовить смену… Ветераны утверждают, что покидать манеж надо за день до того, как ноги, руки станут непослушными…»

За дверью послышался шквал аплодисментов, следом хохот: непревзойденный мастер гротеска, буффонады Малышев играл очередной скетч – лез к Люсе Гостюниной по веревочной лесенке, срывался, дрыгал ногами. Еще пара минут – и униформисты установят стойки и между ними проволочный канат, оркестр грянет «Шехеразаду», из-за форганга выбегут Алла с Борисом. И зрители не узнают, что нет главного, на ком держится номер, кто придумал все трюки, подготовил молодых партнеров и остался в гардеробной на диване, с непроходящей в пояснице болью. Пусть публика восторгается ловкостью Аллы и Бориса и не догадывается, что любое неверное движение приводит к падению, переломам, вывихам, растяжению связок. На то он и цирк, чтобы быть праздником сегодня и ежедневно, как пишут в афишах. Пусть на утренних представлениях дети, на вечерних взрослые получают заряд бодрости, радости, становятся непосредственными в проявлении эмоций, видят красоту тела, подчиненного воле артиста – сегодня и ежедневно…

– Можно к вам?

Илиас Мамедович обернулся и увидел на пороге девочку в коротком платьице.

– Заболели? Может, надо что-либо принести, кого-нибудь позвать? – незваная гостья сделала книксен: – Здравствуйте!

«Грация что надо, истинно артистичная, – отметил Карим-заде. – Чья такая?»

Девочка догадалась, какой вопрос возник у приболевшего.

– Забыли меня? А я вас вспомнила, и как Илиской дразнили за то, что не выговаривала букву «р», и как в Сочи учили плавать.

Илиас Мамедович забыл о боли, привстал:

– Ты Карпова, Ира Карпова! Совсем стала большой! Садись – в ногах правды нет. Сколько стукнуло?

– Скоро восемь, – Ира присела в кресло. – Мы уехали из Тулы первыми, вначале в Псков, затем в Германию.

– Уже вошла в номер родителей?

– Я верхняя. Прислали для укрепления вашей программы. В дороге ела на ночь, а тут не буду – нельзя выходить в манеж с полным желудком, надо следить за весом.

Карим-заде кивнул и подумал, что нет ничего удивительного, что девочка с пяти лет выступает с родителями – такова участь всех в цирке детей, в дошкольные годы выходить в манеж и покидать его лишь после сильной травмы или ухода на раннюю пенсию.

– Нравится работать?

– Ага, плохо только школы менять и подружек. Лишь привыкну к классу, учителям, как надо опять переезжать.

А еще приходится учить то, что выучила раньше, или, наоборот, догонять ушедших по программе…

Иринка привыкла к постоянной смене городов, сбору вещей, распаковке на новом месте, поселению в гостиницах или на съемной квартире, привыканию в новой школе к учителям, одноклассникам.

– Здесь школа далеко от цирка? В Иркутске ехала на трамвае три остановки, мама боялась отпускать одну и провожала, встречала…