Усиливая Боль/Советчики

Идет в душ. Плескается.

Вытирается насухо.

С улыбкой смотрит на тело и облизывает губы кончиком языка.

Проверяет сумочку. Снимает, наконец, тонкие хирургические перчатки, которые не мог заметить лежащий в темнеющей красной луже паренек, но благодаря которым в квартире не будет лишних отпечатков тонких, увенчанных ярко-красным маникюром пальчиков гостьи. Прячет их в боковое отделение.

Захлопывает за собой дверь.

Сбегает по лестнице.

Исчезает.

Пятно света расползается на весь мир, и Катя вскакивает, одновременно быстро моргая. Приглушенное диммером освещение комнаты кажется ей огнем из котла ада, и она заставляет себя быстро встать и выключить свет, потому что пульт, который позволил бы ей не вставать для этого, она потеряла невесть где еще неделю назад.

Ноутбук включен, и Катя, полежав тяжело дыша пару минут, обращает свой взор к безразлично светящемуся в утреннем сумраке экрану. Понимает, что уснула, утомившись, где-то около двух ночи, судя по последним сообщениям. Разговор завис где-то на полпути, и, в общем-то, кроме обмена гастрономическими пристрастиями и обещания уточнить дату похода в театр, ни к чему так и не привел. Катя припоминает, что паренек ей пришелся в целом по душе, но было в нем, все-таки, что-то отталкивающее, возможно, лживое, что ставило под вопрос его шансы заполучить ее в постели. Катя давно решила больше не вступать в случайные связи, секс в которых не приносит ей практически никакого удовлетворения. Особенно – с учетом того, что плейбои, предпочитающие долгим ухаживаниям стремительный секс, считают своим долгом произвести впечатление на девушку исключительно мощью своего полового члена, а Катю трудно с первого раза впечатлить даже выдающемуся таланту. Она давно обнаружила, что вагинальный оргазм с совершенно новым, незнакомым партнером для нее возможен примерно настолько же, насколько познание таблицы умножения шиншиллой.

Немного потерев глаза, Катя обнаруживает, что на часах ноутбука шесть-двадцать три, а это дает ей шанс подремать еще минут двадцать, прежде чем начать готовиться к очередному выходу на работу. Плюхается на кровать.

Она давно не ощущает себя выспавшейся, даже по выходным, когда времени на это хватает. Она поздно ложится, оправдывая себя сломанным жизненными обстоятельствами графиком. Уточнять обстоятельства она не утруждается даже для самой себя, но зато четко осознает, что наверняка ложилась бы раньше, если бы в ее постели уже поджидал ее любимый, нежный, единственный. Просыпается она, как правило, всегда в промежутке между половиной седьмого и семью, редко дожидаясь будильника на семь ровно.

Уснуть не удается, и после десяти минут безуспешных попыток ненадолго расслабиться, Катя открывает глаза, говорит потолку «Подъем» и уходит в ванную. С утра она принимает контрастный или обычный, теплый душ – под настроение. На этот раз предпочитает обычный, потому что сон с нее и так свалился. Катя завтракает киви, апельсином и яблоком и пьет кофе. На этот раз вкус ее устраивает, и она предпочитает немного посидеть в задумчивом полумраке комнаты, стараясь уловить каждое мгновение растущего где-то за горизонтом рассвета, каждый миг преображения вселенной из мира тьмы и забвения и мир света и благоденствия. Она хочет верить, что новый день принесет ей новые открытия, возможно, откроет новый горизонт. Хочет, но не верит. Осознает, что день все также будет наполнен оформлением документов, телефонными звонками, получением настойчивых указаний от директора, толчеей на дороге и прочими совершенно бесподобными и неповторимыми вещами, почему-то стройно перетекающими в своей уникальности из одного дня в другой – вечно, беспросветно, циклически. По крайней мере, Кате кажется именно так.

Катя закрывает квартиру, почему-то особенно внимательно прислушиваясь к щелчку замка. Спускается с девятого этажа на странно, угрожающе скрипящем лифте Щербинского лифтостроительного завода. На улице она неожиданно для самой себя поднимает глаза вверх и обнаруживает, что уже сейчас, в восемь утра, едва разогретое солнцем небо выглядит на редкость очаровательно, словно гигантский рекламный плакат то ли уже готовой войти в свои права осени, то ли напоминающего о своем относительно скором возвращении лета. Небо поразительно яркое, сочно-голубого цвета, украшенное множественными переливающимися друг в друга цветами и оттенками облаков – серым, белым, кремовым. Это здорово контрастирует с серостью и убогостью пейзажа обычного питерского двора, и Катя несколько огорченно возвращает взгляд вниз. Освещение мира вокруг являет собой нечто странное – свет словно бы спускается к земле слоями, и это услаждает взгляд Кати. Она ощущает прилив сил, но как только садится в машину, откидывается на сиденье и тяжело выдыхает, словно бы проделала путь через город, область и снова только вернулась домой.

Понимает, что ехать в тишине, под гудение двигателя не сможет, а потому включает магнитолу, выбирает радио и останавливает поиск на волне «Радио Рекорд» - бодрые, танцевальные и лишенный, в основном, сколько-нибудь четкого смысла треки ей нужны, как никогда. Катя слушает разную музыку, не зацикливаясь на жанрах, но слово «меломан» ей режет слух, и на вопрос о музыкальных предпочтениях она предпочитает просто говорить, что любит во всем разнообразие. В случае с интернет-знакомствами такой ответ еще и дает явный намек на развращенность собеседницы, а потому является неплохой лакмусовой бумажкой для вычисления наиболее озабоченных собеседников – после такой реплики, как заметила Катя, именно эти личности начинают понемногу делиться своими сексуальными фантазиями и предлагать то или иное «разнообразие». Однако именно такие щедрые на фантазии деятели попадают в катин «черный список» первыми, потому что в их сексуальном бессилии она уверена почти сразу, стоит только проявиться первым ноткам болтовни о том, как знакомый ей около получаса герой «вылизал бы киску», «вставил член резко и больно» или попросту «оттрахал бы в рот, ты же любишь такое, наверное?»

На перекрестке Катя становится на поворот налево, и когда она, пропустив встречный поток, приступает к завершению маневра, слева невесть откуда выскальзывает синий «сузуки свифт» и занимает законное место Кати в левой полосе, едва не оставляя при этом отметину своей краски на левом крыле «гетца».

Катя ощущает прилив ярости и ненависти к девице в белой майке и темных очках, которую она успела разглядеть за рулем «свифта». Вдавливает акселератор на второй передаче, хочет догнать обидчицу и ответить чем-то подобным.

– Тупая сука! Овца!

Немного не дотянув до «свифта», Катя осознает, что эти слова произнесла она сама, одеревеневшей ногой выжимает сцепление и переключается сразу на четвертую, потому что развитая скорость это позволяет. Потирает ладонью круглую рукоятку рычага. Перестраивается вправо и старается забыть о «свифте», повторяя про себя «Пусть этой твари тоже повезет. Дай дураку дорогу. Будь умней». Эти аргументы могут со стороны казаться железными, но легче от них Кате не становится.

Когда она выключает двигатель во дворе рядом с офисом, ее руки трясутся, и ей начинает жутко хотеться спать.

– Кать, я не смогла дозвониться до Семенова из «Аттики», поэтому оставила тебе документы по нему. Разберешься?

Смысл прилетевшей словно бы из параллельного мира фразы бухгалтерши Насти доходит до Кати только спустя несколько секунд после того, как та, мило улыбнувшись и тыкнув пальчиком с вычурно удлиненным синим ногтем в тоненькую стопку документов, отходит от ее рабочего стола. Но и после этого Катя лишь безвольно кивает самой себе и мысленно отодвигает «Аттику», Семенова и трудности бухгалтерши на последний день, куда-нибудь ближе к Страшному суду. Она знает, что не решенный Настей вопрос все равно окажется на столе бухгалтерши, пусть это даже будет стоить не одного визита к директору. Катя уже отвыкла от того, что ей пытаются слить как можно больше работы. Выросла из этого, наработав определенную базу и получив последнее повышение. Когда-то – не так уж давно, - в ее жизни был период, когда она испытывала жуткую ненависть ко всей офисной технике и всему офисному антуражу – к компьютерам, ноутбукам, принтерам, факсам, даже стационарным телефонам. Даже дома ей трудно было усесться за ноутбук, чтобы что-то поделать, а все это – благодаря довольно длительному периоду смешения стресса от проблем в личной жизни и регулярных переработок, в том числе – сидений по ночам за документацией по сделкам, которые были запланированы на девять-десять утра следующего дня и которые ну никак нельзя было упустить. Катя с содроганием вспоминает тот период, когда истерика и кратковременные приступы паники были для нее регулярными явлениями, когда она пила «ново-пассит» и надеялась на лучшее, а лучшего все было не видать. Потом ситуация немного изменилась, поток спал, обороты проводимых сделок стабилизировались, и Катю даже отблагодарили за выдержку приличным бонусом, но осадок от пережитого остался. Со временем затерся и он. И сейчас наиболее точным определением отношения Кати к работе было безразличие. С механической точностью она обрабатывала документы, высказывала нужные слова нужным людям, смеялась там, где того требовал этикет и серьезно кивала там, где требовалось укрепить чье-то самомнение. Она не старалась заняться сублимацией личной жизни в работе – такой замены ей совершенно не хотелось, тем более, что в какой-то степени за длительный период провалов в личной жизни она ответственной считала именно работу.

«…и она его, кстати, в ЗАГС привела…»

«…да плюнь ты на них, уважай себя…»

«…ой, девочки, а не пора ли нам чайку под сигаретку?..»

Катя кожей чувствует омерзение от реплик соседок и соседей по массивному, гудящему вентиляторами ноутбуков и сетевым принтером кабинету. Она почти уверена, что ее не самый ухоженный – на ее взгляд, - вид уже вызвал массу слухов и пересудов там, где ее нет. Она знает, что такие вещи в этом коллективе зарождаются быстро, и, увы, зачастую даже мужчины умудряются распространить какой-нибудь домысел быстрее женщин. Но нежная половина коллектива вызывает у Кати особую ненависть.