Ускользающая тень

– Всё нормально, Рейта, – успокаиваю девушку я. Нелюбезный приём порядком её напугал. – Рада тебя видеть.

Рейта вбегает в комнату и крепко обнимает меня. Да уж, не ожидала. И тут замечаю, что объятия какие-то отчаянные. Внутри всё холодеет. Что-то здесь не то.

Нет, даже думать об этом не могу.

Рейта отстраняется и протягивает мне письмо. Не личное, официальное. Бумага высшего качества, сломанная печать Эскаранской армии, почтовая марка, и дата – с тех пор оборотов тридцать прошло. Смотрю не на письмо, а на Рейту. Её нижняя губа дрожит, в глазах стоят слёзы.

Нет. Только не это.

Рука сама собой приходит в движение. Трясущимися пальцами беру письмо. Сама не знаю, что хочу с ним сделать, прочитать или порвать. Хотя какая разница? Кисть словно парализует. Бумага выскальзывает из пальцев и планирует на пол. Керен уже догадался, что произошло нечто ужасное, но что именно, не знает. Видимо, Рейта ничего ему не сказала. Понятия не имел, какую весть мне несёт.

– Джей узнал, что случилось в Короке, – произносит Рейта срывающимся голосом. – Думал, вас убили.

Не в силах продолжать, Рейта умолкает. Её душат слёзы.

– Как? – едва выдавила я.

– Отравился, – отвечает Рейта. – Принял яд.

На заплаканном лице ошеломлённое выражение. До сих пор не может поверить и осознать.

– Ему сказали, вы погибли, – повторяет Рейта.

Неожиданно у меня подкашиваются ноги. Я даже стоять не в силах. Керен ловит меня на лету. В глазах темнеет. Не могу дышать.

Джей совершил самоубийство, когда я была в тюрьме. Всё, что сделала, – всё было зря, я с самого начала опоздала. Джей покончил с собой. Из-за предателя, который передал сведения врагу.

Из-за Ледо.

Вдруг понимаю, что кричу, но из-за шума в ушах не слышу собственного голоса. Не могу удержать боль внутри, иначе она разорвёт меня на части. Керен с Рейтой хлопочут вокруг, пытаются утешить и успокоить меня, но я их даже не замечаю. Кричу и кричу. Вскоре теряю сознание, но всё же недостаточно быстро.

Мой сын мёртв.

Мой сын мёртв.

Мой сын…

Глава 40

Мама и папа снова целуются у печки. Это у них игра такая – папа подкрадывается к маме сзади, когда она готовит, хватает её за талию и покусывает шею, рыча, будто он чудовище. Мама весело смеётся и делает вид, что хочет вырваться.

Мы с Чадой переглядываемся через стол и морщим носы. По нашему мнению, это смешно и глупо. Папа часто изображал чудовище. Он был здоровенный, волосатый и мне, пятилетней девочке, казался великаном. Тёмные волосы, тёмная борода, тёмные глаза, тёмная кожа. Мама, наоборот, маленькая, худенькая, белокожая, с волнистыми русыми волосами. Мамин голос ассоциировался у меня со звоном колокольчиков и журчанием ручейка, а папин – с гулом во время землетрясения.

– Садись, – говорит мама папе. – Сейчас буду на стол накрывать.

Папа прикусывает мамино ухо, она взвизгивает и шлёпает его деревянной ложкой. Папа спешит к столу, в притворном страхе прикрыв голову руками. Мы с Чадой смеёмся.

Наш домик маленький и уютный. Света здесь мало – стены толстые, окна небольшие. Благодаря теплу печи холод пещеры внутрь не проникает, а тёмные углы освещают фонари. Мы держим двух джинтов, сучек, которые спят в ногах моей кровати. Но когда садимся за стол, папа их выгоняет, чтобы не баловались и не воровали еду. Сейчас джинты на охоте, рыщут по ферме в поисках земляных летучих мышей и реклов.

Чада болтает короткими ножками, барабаня по внутренней стороне столешницы. Мамина стряпня пахнет так аппетитно, что ему уже не терпится. Я говорю, чтобы он сидел спокойно, но Чада в ответ показывает мне язык. Потом папа велит ему, чтобы прекратил, и Чада слушается. Злорадно высовываю собственный язык, но папа это замечает и даёт мне подзатыльник.

– Ты же старшая сестра, – говорит он.

Потираю затылок и обиженно надуваю губы.

– Подавай хороший пример.

Вид у Чады самодовольный. Всего на год младше меня, но ещё совсем малыш. Чада больше похож на папу, а я – на маму. Иногда играть с ним было интересно, например в тот раз, когда мы купались в пруду в рощице, дали имена всем рыбкам и сочиняли про них истории. Но когда Чада закатывал истерики, я его терпеть не могла. Из-за любой мелочи поднимал сердитый крик.

Мама раскладывает еду по тарелкам. Папа бросает на Чаду строгий взгляд, чтобы не тянул к ней руки раньше времени. Сегодня у нас поджаренные клубни, большие куски волокнистых грибов, хлеб из спор, тарелка с угрями и хрустящие жуки-стрелочники. Вот мама садится, и мы уже готовы накинуться на еду, но она предостерегающе поднимает палец. Делает вид, будто никак не может удобно устроиться, всё ёрзает на стуле и поправляет волосы, а мы уже такие голодные, что еле сдерживаемся. Наконец, решив, что хватит с нас, мама целует папу в колючую щёку и объявляет:

– Ешьте.

Нас два раза просить не надо. Под конец оборота мы всегда голодные. Ещё бы, бегали, играли, помогали папе и маме – на ферме работы хватает. Вместе с родителями кормим ящериц, собираем их яйца. Присматриваем за нашим маленьким стадом ютов. Спускаемся к речке, проверяем, не попались ли в ловушки крабы, а потом бредём обратно с ведёрками свежей воды.

Наша ферма находилась на отшибе, отсюда всё далеко, и мне не хватало подружек моего возраста. Но жили мы счастливо. У меня не было ни забот, ни огорчений, кроме совсем уж пустяковых, детских. Папа мог справиться с любой бедой. Денег было мало, но больше нам и не требовалось. Жизнь наша была простой, неторопливой, честной.

В конце каждого оборота, чтобы мама могла отдохнуть, папа рассказывал нам с Чадой сказки. Иногда пугал историями про белокожих. По его словам, эти люди с узкими лицами цвета жемчуга забирают непослушных детей. Тогда Чада изо всех сил вцеплялся в меня, а я делала вид, что не боюсь. Папа умел создать пугающую атмосферу, а потом кидался на нас и сгребал в охапку с криком: «Белокожие идут!!!» Мы визжали и смеялись, от страха не оставалось и следа. Потом папа поднимал нас на руки, крепко прижимал к груди и говорил, что белокожие никогда не придут, если мы будем хорошо себя вести.

К сожалению, в этом папа ошибся.

Мы все слышали, как от реки доносятся громкие, тревожные крики джинтов, но насторожили они только Чаду. Никто на его беспокойство внимания не обратил.

– Наверное, рекла заметили, – говорит папа, склонив голову набок и прислушиваясь.

Тут джинты умолкли, сначала одна, потом вторая.

– Видишь? – говорит Чаде папа и возвращается к еде. – Поймали. Хорошо, теперь не доберётся до моих сладких дождевиков.

Сладкие дождевики – папина особая гордость. Если их высушить и растолочь в порошок, получается сахар. Это было наше любимое лакомство. Обычно одного упоминания о сладких дождевиках было достаточно, чтобы отвлечь Чаду, но только не в этот раз. Он вертелся на стуле, нервничал. Чада услышал в криках джинтов предупреждение об опасности, а мы – нет.