Условный разум

Народу в зале было немного. Я подошел к стойке бара. Эрнест посмотрел на меня с нескрываемым удивлением. За последние годы он научился безошибочно узнавать сталкеров, только что вернувшихся из Зоны. Глаза, наверное, у них тускнеют как-то по-особенному или наоборот, сверкают неестественно. А удивился он тому, что я — теоретик из Института рискнул своей жизнью и побывал в Зоне по собственной инициативе. Но долгое общение со сталкерами научили его тому, что есть вещи, которыми ему интересоваться не положено. Он молча налил мне порцию виски и пододвинул миску с орешками. Эрнест лучше других знал, что нужно сталкеру в первую очередь.

— Погоди, Эрни, — сказал внезапно невесть откуда появившийся Шухарт. — Тащи целую бутылку и стакан побольше, русскому твои рюмочки без надобности. И запиши на мой счет.

Эрнест довольно кивнул. Хороший клиент — хорошая новость.

Я был рад тому, что Шухарт не бросил меня. Пить в одиночку было тоскливо. Не могу сказать, что мне нужен был собеседник, но то, что рядом сидел человек, который знал, что пью я не со скуки, а потому что у меня есть веская причина, чтобы поправить здоровье, для которого виски — самое лучшее лекарство.

И вот я сделал хороший глоток, рассчитывая, что туман в моей голове исчезнет, и я смогу опять здраво мыслить. А подумать мне было о чем. Неудача с поиском передатчика практически разрушила стройную теорию инопланетного вмешательства в наши земные дела. И теперь нужно было начинать сначала, придумывать что-то другое.

Шухарт плеснул мне в стакан следующую порцию виски. Я послушно выпил. Неужели мне и в самом деле придется заниматься эзотерикой и мистикой? А что тут возразишь? Если не останется другого выхода, стану метафизиком. Задачку все равно придется решать.

— Некоторые люди не понимают разницы между параллельными мирами и высшими измерениями, — сказал я. — Все параллельные миры — привычные для нас трехмерные вселенные. А четырехмерный мир от нашего отличается принципиально. В нем действуют совсем другие законы природы. Если удастся доказать, что «хармонтский феномен» есть проявление многомерности мира, многое станет понятнее. То есть все еще больше запутается, но мы поймем, что нам придется о своих законах забыть и устанавливать законы четырехмерного мира, что согласись очень любопытно. Захватывающе интересно. О, нам повезло, что мы можем заниматься этим не теоретически, а исследуя конкретные проявления новой физики. Не новой физики в том смысле, в котором мы привыкли использовать эти слова. А другой физики, не имеющей к нашей Вселенной никакого отношения. Понятно?

— Нет, — признался Шухарт. — Но ты говори, может, тебе и полегчает.

— Мы попали в трудную ситуацию. Честно говоря, мы не знаем, что такое пространство и что такое время в нашем трехмерном мире. А в четырехмерном это вообще невообразимо. Мне кажется, что у нас даже нет таких слов, чтобы описать эти понятия. Но нужно это сделать. И мы это сделаем.

— Нет, Кирилл, так дело не пойдет. Такие разговоры тебе не помогут. Выброси из головы все эти глупости.

— Это не глупости.

— Не буду спорить. Я говорю, что сейчас это тебе не полезно. Знаешь ли ты какую-нибудь русскую песню? Спой.

Идея показалась мне интересной.

Я иду широким шагом, Вытесняя луж холодных, Жижу грязную в пространство, Все, что движется - прекрасно. И несдержанно нисколько Во весь рот я улыбаюсь, И любуюсь откровенно, Тем, что видеть не желают. Никогда не знаешь точно Где найдешь, где потеряешь, Не дает нам результатов Каждый, вновь пришедший опыт. С темнотой пронаблюдаю Чудо перевоплощенья: Как изменится свеченье Разлетающейся грязи И в промозглое унынье Буду радоваться снова Разлетающейся грязи Я иду широким шагом. Никогда не знаешь точно Где найдешь, где потеряешь, Не дает нам результатов Каждый, вновь пришедший опыт.

— Красиво, — признал Шухарт. — О чем песня?

Само собой, я спел песню группы «Колибри» по-русски. И попробовал пересказать ее содержание Шухарту.

— Человек продвигается по глубокой луже. Каждый его шаг вызывает многочисленные брызги. Он изучает их, как умеет: оценивает красоту разлетающейся грязи и смотрит, как изменяется их свечением со временем. Почему так происходит, он не знает, для него это чудо. Но ему очень-очень нравится его занятие. И хотя особых результатов достичь не удается, он будет продолжать, потому что хочет.

— Русские сочинили песню о Посещении? — удивился Шухарт.

— Нет.

— Но очень похоже.

— Зачем нужна песня, если она не помогает жить? — сказал я с пониманием.

Честно говоря, я раньше не замечал, что песня так точно описывает мою работу в Институте. Наверное, поэтому она мне так всегда нравилась.

Мы еще долго о чем-то беседовали. Точнее, говорил только я. Не смог удержаться и подробно рассказал о своих планах. «Пустышка» явно четырехмерный объект. А это значит, что я должен научиться отличать трехмерные объекты от четырехмерных. Понятно, что их присутствие должно нарушать физические законы нашего мира. В Хармонте таких объектов должно быть много. Вот и надо сосредоточиться на изучении нарушения причинности и начал термодинамики. И еще много чего интересного рассказал… Шухарт был прав, спиртное действительно оказалось отличным лекарством и помогло успокоиться и отделаться от навязчивого ощущения Зоны.

Но вот бутылка опустела, песня была спета, планы работы озвучены, пора было отправляться в гостиницу. Я даже поднялся, но в зал вошел доцент Мэрфи и, увидев меня, замахал рукой. То ли хотел поприветствовать, то ли побить.

— Мистер Панов! Хочу сказать вам кое-что, — крикнул Мэрфи.

Пить я уже не мог. Но о чем еще мог со мной говорить доцент Мэрфи в «Боржче»? Нет, погодите! Это я должен ему многое сказать. О том, что нельзя писать научные статьи, используя непроверенные данные. Я не счел зазорным проверить их, не так уж это было и трудно. И что же я узнал? Нет в лаборатории № 1522 никаких передатчиков. Это я установил самостоятельно, и никто отныне не смеет при мне говорить о передатчиках и радиосигналах таинственных инопланетян. Потому что их там нет. Я проверил.

Но несчастный Мэрфи еще не знал о том, что его данные не подтвердились, и потому выглядел этаким победителем — гордым и самовлюбленным. Нехорошо, наверное, разочаровывать его, но придется. Я не скажу — никто не скажет. Но как ученый Мэрфи должен быть мне благодарен. Потому что для нас, ученых, главное — стремиться к истине. Ну, пусть не к истине, а к правде. Настоящий ученый должен быть кристально честным, потому что наука не терпит обмана…

— Хорошо, что я встретил вас здесь, в «Боржче», мистер Панов. Будет приятно, если вы разделите со мной минуты моего успеха.

— Что случилось? — спросил я растерянно, наверное, я что-то пропустил.

— Наконец-то, мне улыбнулась удача, — торжественно сказал Мэрфи. — Сегодня я получил официальное уведомление о том, что Отдел планетарных наук Американского астрономического общества присудил мне Премию Джерарда Койпера за выдающиеся достижения в области планетологии.

— Поздравляю! — сказал я. — Обязательно сообщите, какая ваша работа была так высоко отмечена, хочу ознакомиться.