Усман Юсупов

В семнадцать лет был в родных местах комсомольским активистом, работал в кооперации, в тридцать седьмом году занимал немалую должность — заместитель начальника управлении по снабжению в Московском облисполкоме, в самом начале войны был ранен в Эстонии. В возрасте уже под пятьдесят пришлось начинать новую главу своей жизни — в Узбекистане. Человек не из робких, не сетующий ни при каких обстоятельствах на судьбу, не чувствовал себя обойденным ею, хотя ему, который и в столице живал, куда как не показался поселок, отрезанный от мира. Сюда даже дороги не были проложены. Каждый топал или, редкое везение, добирался на попутной машине от Мирзачуля по нехоженой плоской степи как бог на душу положил — своим путем. Над болотами, поросшими камышами, зудели мириады комаров и москитов. В воскресенье Макаревичи разрешали себе удовольствие — ходили километра за четыре в соседний «Баяут-3» — пообедать в тамошней столовой.

С неудобствами он мирился, знал: не век будет так. Угнетала мысль о бесперспективности нового хозяйства. «Баяуту» были отведены огромные площади, однако они были больны: шло уже вторичное засоление. Соль разъедала почву. Чего уж больше — колючка и та не росла; в морозы (а они случаются и здесь) лед не образовывался. Под черной коркой таилась трясина. Велись, правда, постоянно дренажные работы — воды, а точнее, рассол выводился подземными полыми ходами, заполненными хворостом и камнем, в коллекторы, но все это осуществлялось самодеятельно, без научной основы, без мысли о будущем, — отвоевать участок-другой, чтобы хоть что-то посеять. «Помогали» «Баяуту-4» и соседние хозяйства. Поливая обильно свои поля, способствовали еще большему заболачиванию здешних низинных земель. Обо всем этом Макаревич докладывал новому директору, Усману Юсуповичу, без оптимизма. Прямо сказал:

— Совхоз подняться не сможет. Дренажные работы не организованы. Фонды, которые нам выделяют, мы реализовать не в состоянии: нет людей, а они не приедут, пока не будет более-менее нормального поселка. Дальше: полевые работы не планируются, а надо проводить их строго по циклам — предпосевной, посевной, вегетационный, уборочный, и все работы осуществлять строго по плану, а то в прошлом сезоне нарезали борозды, дали полив, а с культивацией запоздали; почва засохла, уплотнилась, и все надо было начинать сначала…

Юсупов слушал, положив на колени отяжелевшие ладони, не перебивал нетерпеливыми замечаниями, хотя многое, о чем говорил Макаревич, было для него азбукой. Лицо у него было непроницаемо, и мнилось поначалу Макаревичу, что думает недавний секретарь ЦК о своей невеселой участи: провалить совхоз позорно, а поднять трудно даже молодому и здоровому человеку. О Юсупове этого, увы, не скажешь: одутловатость в лице, мешки, набрякшие под глазами. Он спросил наконец, что нужно, по его мнению, делать. Макаревич начал сдержанно, опасался, что Юсупов упрекнет его едва ли не в маниловщине, но Юсупов сам направлял его, подавал идеи, которые совпадали с теми, что были давно выношены Василием Сергеевичем прежде, но казались несбыточными, и Макаревич с давно не испытываемым воодушевлением начал говорить прежде всего о том, что представлялось ему, главному бухгалтеру, самым важным, — надо изменить систему оплаты труда, чтобы материально заинтересовать каждого рабочего.

Юсупов пожал ему руку:

— С тобой мы, вижу, сработаемся, Василий Сергеевич.

Среди управляющих отделениями Юсупов сразу выделил Асилбека Алтынбекова. Называл по имени и его и других — всех, кто был симпатичен. Объяснил как-то одному дотошному ревнителю официальности, почему так поступает:

— Ты сына своего как зовешь? По фамилии, что ли? А они мне все разве не сыновья?

Алтынбеков был молод, едва 25 минуло, но хлопок знал отменно: родился и вырос в Голодной степи. Вскоре Юсупов рекомендовал его на должность парторга.

— Почему меня? — спросил польщенный Асилбек.

— Ты один из всех управляющих, когда я приехал, лишний раз про недостатки, про трудности на своем отделении не говорил. Для себя никаких выгод не требовал. У всех плохо — надо общие меры принимать, тогда всюду хорошо станет, — так говорил.

Всюду было плохо. Юсупов молчал, ходил по полям, подолгу сидел на бугорке, перебирал в пальцах белесую голодностепскую почву. Удивлял многих тем, что беседовал не с одними лишь ответственными (по-совхозным меркам) работниками, не с одними лишь аксакалами, но и с подростками, с хозяйками, а около компании замурзанных малышей — на красных от холода босых ступнях растоптанные калоши с чужой ноги, корявые опорки — мог простоять полчаса: угощал конфетами, смешил малышню.

С общим собранием, которого все ожидали с понятным нетерпением, не торопился. Сидел опять до петухов с активом. Сказал наконец, в чем видит главные задачи: промыть земли, удалить соль.

Активисты переглянулись понимающе: мы, мол, хоть и невысоко летаем, но сами давно до этого додумались. Пока земля больная, урожаев не жди. Но вот только что ты о деньгах скажешь, дорогой Усман Юсупович? Деньги где взять, если нам на капитальные вложения отпускают как бедным родственникам? А люди, работники откуда возьмутся?

Он предвидел это. Сказал:

— На самых засоленных землях посеем рис.

Все умолкли на миг. Мысль казалась гениально простой; и тут же посыпалось:

— Специалисты-рисоводы нужны.

— Прекрасная коллекторная сеть требуется.

— Вода с рисовых полей подопрет соседние участки. Вторичное засоление на хлопке начнется.

Кто-то даже сказал (чего теперь-то Юсупова бояться?):

— Афера.

Он переждал, пока не успокоились. Полистал свой блокнот.

— Я все это учел тоже. Пригласим рисоводов из колхозов.

— Так они и пошли к нам!

— Условия хорошие предложим. План — тридцать пять центнеров с гектара. Остальное — ваше. На пятом отделении начнем. Ты согласен, Асилбек?

(Несколько лет спустя была принята правительственная директива: проводить на сильно засоленных участках посевы риса с последующим использованием оздоровленных земель под хлопок.)

Сразу за этим заговорил о дорогах. Для нового человека «Баяут» начинается с того, как он сюда добрался.

Пообещал похлопотать о шоссе (осуществил это вскоре с помощью Саркисова, начальника Главголодностепстроя), но в первую очередь предложил завершить строительство узкоколейки. Понимал хорошо, что на одном энтузиазме далеко не уедешь, но знал по опыту той же ветки Чарджоу — Ургенч, с какой готовностью откликаются люди на призыв проложить дорогу. Не ошибся. Всего за две недели проложили рельсы по степи, и к «Баяуту» от станции пошел гудящий трясущийся дизель. На нем впереди стоял Усман Юсупович в белой фуражке, торжественный, счастливый.

Тем же методом народной стройки (кто сказал, что погиб дух Большого Ферганского Канала!) проложили мощеную дорогу до второго отделения, где находился гравийный карьер. До начала работ собрал за чаем трактористов и шоферов из мелиоративного отряда.

Разговор шел начистоту, по душам:

— Вот так, ребятки мои дорогие. Все начинается с дороги. Не будет дороги, не будет жилья. Не завезут вовремя… — сделал паузу, подмигнул хитровато, — портвейн, говорю, вовремя не завезут. Вчера, я видел сам, один товарищ бульдозер гонял на третье отделение, в ларек, — опять помолчал, переждал, пока утихнет шум. — Вот я и думаю, как в анекдоте, два выхода есть: или каждому по бульдозеру, или дорогу строить.