Успеть. Поэма о живых душах

Но Наташа вторично вышла замуж, а Светлана уговорила сменить город на деревню, заняться свиноводством. Не бросать же ее на полпути, это будет предательство. Ничего, думал Сергей, разведем мясную отрасль, все налажу, чтобы само работало, и начну новую жизнь. С Наташей. Тем более, что она опять в разводе.

А тут пожар, в беде семью не оставишь. Потом освоение кладбищенского бизнеса, захватившее Сергея: реализовал наконец свои способности.

Ничего, думал он, дочери совсем взрослые, бизнес на мази, могут уже и без меня продолжить, наймут кого-нибудь, пора признаться во всем жене, а потом — Наташе.

И признался, но сначала не жене, а Наташе, которая была свободна после третьего брака и все еще красива, только немного располнела, что с женщинами после сорока бывает. Приехал в поселок, пришел к ней с вином и все сказал. Она, выслушав, усмехнулась:

«Надо же. А я в тебя с пятого класса влюбилась. И, может, до сих пор. Но ты в свою Светку вцепился, я не сволочь, чтобы семейное счастье разбивать».

«Да, весело, — сказал Сергей. — Но не поздно ведь еще».

«Поздно. Операция была, Сереж, почти все женское вырезали».

Сергей был ошарашен. И ему было стыдно, потому что еще до признания Наташи, когда сел с нею за стол и выпил, и разглядел ее, понял, что давно уже ее не любит. Если что и любил остаточно последние десять лет, так свою идею изменить жизнь. До этого лишь раз он пробовал это сделать, когда поехал в Саратов поступать в училище, где ему сказали: рука есть, глаз есть, но у нас таких претендентов много, а индивидуальности, уж извините, не видим.

Почему же, с болью поняв свою нелюбовь, он все же не остановился, продолжил изливаться и откровенничать и сделал ей, по сути, предложение? Неизвестно, он до сих пор этого не понимает. Но помнит свое паскудное облегчение после ее слов о болезни. А когда через год узнал о смерти Наташи, и вовсе гора с плеч свалилась. Если перед кем-то чувствуешь вину, в этом участвуют два человека — ты сам и тот, перед кем эту вину чувствуешь. Но исчезает этот человек, и нет смысла продолжать быть виноватым. Не перед кем.

И Сергей Михалыч коротко ответил на вопрос жены:

— Да.

И хмыкнул при этом, смутился, как обычно смущаются люди, вынужденные говорить о своих высоких чувствах. Сам поразился, насколько умело изобразил то, чего нет. Прямо актер доморощенный, откуда что взялось! Но тут же себе возразил: да не изображал я ничего, мне и вправду стеснительно признаваться в любви к собственной жене. Значит, есть она, эта любовь? А может, и всегда была? Хорошо, что теперь надо пить, и Сергей Михалыч поднял стакан, прикрыл им лицо, пил долго, как женщина, чтобы успеть привести лицо в порядок, в обычное спокойное выражение, которым он всегда гордился, а жена очень уважала его за невозмутимость в любых, самых трудных житейских ситуациях.

34

Утро, ясное утро давно уже наползало на Российскую Федерацию, начавшись с безлюдного Мыса Дежнева, прокатившись по Магадану, Владивостоку, Чите, Иркутску, Омску, Екатеринбургу, Саратову, Москве, Смоленску, оттесняя темень и мрак к Западу, где им и место, и давая свет и надежду всем, кто выжил после ночи.

Настя, выспавшись, чувствовала себя вполне сносно и пожалела, что скоропалительно согласилась на госпитализацию. Будет обход, надо попроситься домой. Может, у нее даже и не ковид, а просто все сошлось — простуда, переутомление, да еще развод этот, расставание с Антоном, к чему она давно готовилась и все же оказалась не вполне готова.

Палата была на шесть коек — три по одной стене, три по другой, в середине проход, между койками тоже промежутки, но узкие, едва можно протиснуться боком. Обоняние к Насте вернулось (а может, и не исчезало, может, нервное все это было?), и она чувствовала, что пахло в палате не как в больнице, а как в новой квартире — краской, пластиком, мелом; соседка Насти, заметив, что она с любопытством оглядывает палату, сказала:

— Новое отделение открыли, нас ночью всех сюда перевезли. Мы еще относительно легкие считаемся, — добавила она, утешая Настю и саму себя.

Настало время завтрака, три ходячие женщины пошли в столовую, а трем лежачим, в том числе Насте, привезли на тележке магазинный йогурт, баночки с детским пюре и пакетики сока, тоже детского. Настя сказала, что хорошо себя чувствует и может сама пойти в столовую, но девушка, развозившая завтрак, в обычном халате и обычной маске, и этот ее вид успокаивал и обнадеживал, быть может, она переболела и не очень боялась, значит, можно переболеть и не бояться, эта девушка весело ответила:

— Да лежите спокойно, чего вы? У нас все распределено — кому в столовой, кому в палатах. А то вы там поедите, и там будет нехватка, а у меня лишнее останется, выйдет путаница!

Настя с неожиданным удовольствием все съела и выпила. У заглянувшей медсестры спросила про телефон: вчера была, а сегодня куда-то делся. Та, спросив имя и фамилию, вскоре принесла его, но он оказался разряженным.

— Зарядника разве не было? — спросила Настя.

— Не было, — ответила медсестра.

Настя огорчилась: ни разу в ее жизни не было случая, чтобы телефон оказался разряженным. Она следила за этим внимательно и постоянно, это был небольшой ее пунктик: если она видела, что заряд меньше шестидесяти процентов, ей становилось некомфортно, при пятидесяти присоединяла к заряднику. Однажды она заработалась и увидела, что меньше тридцати процентов, а зарядника под рукой почему-то не оказалось, ее чуть ли не паника охватила, она хорошо помнит этот случай. Поэтому Настю поражает беспечность Алисы, та легко позволяет и телефону, и планшету доходить до двадцати и даже до десяти процентов, когда индикатор и цифры становятся красными.

Попросить зарядник у соседок? Настя человек не застенчивый, непринужденно контактный, но возник смешной вопрос: как к ним обратиться? Женщины? Быдловатое слово, слово продавщиц и прочего обслуживающего персонала. Дамы? Примут за неуместный в больнице юмор. Дорогие сопалатницы? Совсем нелепо. Или никак не называть, обратить вопрос в пространство: «Кто-нибудь одолжит зарядник?» Невежливо. Будет обход, надо попросить врачей. Наверняка подобные проблемы тут возникали, наверняка есть запасные зарядники.

И настойчиво проситься на выписку. Настя все тверже убеждалась, что случившееся вчера — чистой воды психосоматика, наваждение, казус. Нет, может, она и заболела, но в легкой форме, некоторые переносят на ногах, а многие, Настя читала, и вовсе не замечали, что болели — таковы странности этого капризного вируса.

Обхода все не было, вместо этого две женщины в белых комбинезонах-скафандрах и подводных очках привезли установку для кварцевания — вертикальную лампу на стойке с колесиками. Одна женщина была повыше, вторая пониже, только этим внешне и отличались. Та, что повыше, скомандовала:

— Хорошие мои, выходим, кто ходячий, остальных выкатим на полчасика! Кварцевать будем, обеззараживать!

Все в палате были новые, недавно поступившие в больницу, как и Настя, еще не привыкли к здешним порядкам, и к предложению отнеслись неоднозначно. Больная, лежавшая у двери, справа от Насти, иронично заметила:

— Мы тут еще даже надышать не успели, не от чего обеззараживать!

Эта женщина всегда и ко всему относилась на всякий случай с иронией. Ей было около сорока лет, у нее было архаичное имя, которое дал отец в честь своей покойной мамы, имя, которым давно никто не называет детей, — Клавдия, Клава. Ее взросление пришлось пришлось на время появления и быстрого распространения компьютеров во всех сферах жизни. А при компьютерах имеется что? Правильно, клавиатура, она же клава. Вот и стала наша живая Клава тезкой клацающего кнопками мертвого устройства, и, возможно, это и настроило ее на скептический лад, в том числе по отношению к себе. Да я тупая, куда мне в вуз! — говорила она, и пошла к маме в парикмахерскую, ставшую потом салоном красоты, весьма недешевым и заслуженно популярным, а записаться к самой Клаве Дорофеевой можно лишь за месяц; иногда она выезжает на дом к некоторым клиентам, называть которых не будем, их в ту пору знала вся страна, и сейчас помнят. Да я не Анджелина Джоли! — говорила она, — чтобы красавца какого-нибудь искать. Лишь бы положительный был и чуть посимпатичней соседского бультерьера Томми, вот уж образина жуткая, скажу я вам. Меж тем ее полюбил красавец-тренер из спортивной школы, недавний чемпион России по баскетболу с удивительно спокойным и ровным характером, они поженились, у них двое детей, мужу доверили взрослую команду, он вывел ее на первые места российского чемпионата, что и почетно, и, не будем скрывать, денежно. Так что, как видите, заниженная самооценка Клавы, вопреки уверениям нынешних психологов, не повредила ей, скорее наоборот. Девиз ее был: ничего такого не жду от жизни, а если повезет, спасибо. И жизнь, не видя от Клавы ни давления, ни претензий, ни требований, словно вздыхала с облегчением, говоря: возьми себе сама что хочешь, мне ведь не жалко, мне просто назойливость ваша надоела. Вас много, а я одна! Клава и Андрей построили себе и двухуровневую квартирку-пентхаус в прекрасном доме, пускай и не в центре, и небольшой коттедж купили в уютном местечке за МКАДом, десять минут езды от дома, и все у них складывалось удивительно ровно, поступательно и благополучно. И Клава привыкла к этому, хотя, смотря во время работы телевизор, тот канал, где круглосуточно рассказывалось о роскошной жизни богатых персон, не раз повторяла: «Вот как люди живут, не то что мы, гопота!» Но, конечно, не считала себя гопотой, была довольна жизнью, просто, как все российские люди, побаивалась этого непривычного состояния и положения. Когда началась эпидемия, она не верила, что это надолго и серьезно. Когда начали болеть и даже умирать дальние, а потом и близкие знакомые, принимала как неизбежные издержки — от обычного гриппа тоже умирают. Когда заболела сама, удивилась, но была уверена, что перенесет легко и быстро выздоровеет. Как вышло на самом деле, рассказчик знает, но не скажет. Хоть режьте, не скажет.