Установление и Империя

Пронзительно взвизгнул звонок таймера, и столовая медленно опустела. Голос учетчицы продолжал жужжать, а новая работница, широко открыв глаза изредка вставляла в подходящих местах:

— В самом деле-е-е-е-е?..

…Когда Бейта вернулась домой, огни огромной пещеры снижали яркость, постепенно обращаясь в мрак, означавший время сна для праведных и хорошо потрудившихся.

Торан встретил ее у дверей, держа в руке бутерброд.

— Где ты была? — спросил он, жуя.

Потом он выговорил более отчетливо:

— Я состряпал обед на скорую руку. Если этого мало, я не виноват.

Но Бейта, удивленно открыв глаза, обежала его вокруг:

— Тори! Где твоя форма? Что ты делаешь в штатском?

— Приказ, Бей. Ранду заперся наверху с Эблингом Мисом, и я не знаю, что все это значит. У них ты все и выяснишь.

— А я отправляюсь? — она импульсивно придвинулась к нему.

Он поцеловал ее, прежде чем ответить:

— Я на это надеюсь. Но это, вероятно, будет опасно.

— А что не опасно?

— Вот именно. О да, я уже послал за Маньифико, так что он, вероятно, тоже отправляется.

— Ты хочешь сказать, что его концерт на моторостроительном заводе придется отменить?

— Судя по всему, да.

Бейта перешла в соседнюю комнату и села за еду, которая явно была приготовлена на скорую руку. Она быстро и умело разрезала бутерброды пополам и сказала:

— Очень жаль, что концерта не будет. Девочки на заводе очень ждали его. И Маньифико, кстати, тоже. Черт его дери, он такой странный.

— Он пробуждает в тебе материнский инстинкт, Бей, вот и все. Когда-нибудь у нас будет ребенок, и тогда ты забудешь Маньифико.

Бейта отвечала, наполовину углубившись в свой бутерброд:

— Меня сейчас осенило, что ты и есть предел того смятения, которое мой инстинкт материнства в состоянии вынести.

Затем она отложила бутерброд и вмиг сделалась серьезно-мрачной.

— Тори.

— М-м?

— Тори, я сегодня была в мэрии — в Бюро Производства. Вот почему я так опоздала.

— Что ты там делала?

— Ну… — она заколебалась. — Это постепенно накопилось. На фабрике я уже не могу этого выдерживать. Присутствия духа просто не существует. Девочки принимаются душераздирающе рыдать без какой-либо причины. Те, что не заболевают, ходят угрюмыми. Даже мышки-машинисточки надули губки. В моем секторе производство не составляет и четверти того объема, который был к моменту моего прихода, и на рабочих местах постоянно хоть кто-нибудь да отсутствует.

— Хорошо, — сказал Торан, — договаривай. Что же ты там делала?

— Задала несколько вопросов. И, Тори, такая ситуация царит на всем Хэйвене. Производство падает, а мятежность и недоброжелательность растут. Шеф бюро только пожал плечами — после того, как я просидела час в приемной, чтобы увидеть его, и сумела попасть к нему только потому, что я племянница координатора — и сказал, что это выше его сил. Откровенно говоря, я и не думаю, что это его беспокоит.

— Слушай, Бей, не теряй головы.

— Я думаю, что ему все равно, — в ней запылал гнев. — Я тебе говорю, тут что-то не так. Это то же ужасное отчаяние, которое поразило меня в Своде Времени — когда Селдон оставил нас. Ты и сам его почувствовал.

— Да, почувствовал.

— Ну вот, оно возвратилось, — продолжала она яростно. — И мы никогда не сможем противостоять Мулу. Даже имея материальные силы. Нам недостает духа, воли, сердца… Тори, нет нужды сражаться…

На памяти Торана Бейта никогда не плакала; она не заплакала и сейчас. Торан легко погладил ее плечо и прошептал:

— Давай забудем это, крошка. Я знаю, что ты имеешь в виду. Но мы…

— Да, мы бессильны что-либо сделать! Все так говорят, — и мы просто сидим и ждем, пока нож опустится…

Она вернулась к тому, что оставалось от ее бутербродов и чая. Торан тихо стелил кровать.

Снаружи было совсем уже темно.

…Ранду, став координатором конфедерации городов Хэйвена, — что являлось должностью военного времени — потребовал и получил верхнюю комнату, из окна которой он часто, насупившись, взирал на крыши и зелень города. Сейчас, в тускнеющем свете, город уходил в неразборчивое переплетение теней. Ранду не особенно задумывался над символикой этого зрелища.

Он сказал Эблингу Мису, чьи ясные, небольшие глаза интересовались, казалось, лишь алым содержимым кубка, который он держал в руке:

— На Хэйвене есть поговорка, что когда огни в пещере гаснут, настает время сна для праведных и хорошо потрудившихся.

— А ты ложишься спать намного позже?

— Нет! И сожалею, что вызвал тебя так поздно, Мис. В последнее время ночи мне нравятся почему-то больше, чем дни. Не странно ли? Население Хэйвена очень строго приучило себя к тому, что отсутствие света означает сон. И я тоже. Но теперь все по-другому.

— Ты прячешься, — прямо сказал Мис. — В период бодрствования ты окружен людьми, и ты ощущаешь на себе их взгляды и их надежды. Ты не в состоянии этого выдерживать. А в период сна ты свободен.

— Значит, и ты тоже ощущаешь это жалкое чувство поражения?

Эблинг Мис медленно кивнул.

— Ощущаю. Это массовый психоз, ублюдочная паника толпы. Клянусь Га-лак-ти-кой, Ранду, а чего ты ожидал? Вот перед тобой целая культура, воспитанная в слепой, раздутой вере, будто народный герой прошлого все запланировал заранее и позаботился о каждой частице их ублюдочной жизни. Подобный образ мыслей имеет все особенности религии, а ты понимаешь, что это означает.

— Нисколько.

Необходимость давать пояснения никогда не вдохновляла Миса; не вдохновила и на этот раз.

Он заворчал, поглядел на длинную сигару, которую задумчиво перекатывал в пальцах, и сказал:

— Речь идет о фанатичной вере. Вера же не может быть поколеблена иначе, как сильным шоком, а в этом случае неизбежен весьма резкий разрыв сознания. Легкие случаи — истерия, болезненное чувство незащищенности. В более серьезных случаях — безумие и самоубийство.

Ранду покусывал ноготь.

— Другими словами, когда Селдон подвел нас, исчезли наши подпорки, а мы так привыкли к ним, что наши мускулы атрофировались, и мы уже не можем без них стоять, — заключил он.

— Ты прав. Несколько неуклюжая метафора, но ты прав.

— А ты, Эблинг? Как насчет твоих собственных мускулов?

Психолог глубоко затянулся сигарой и выдохнул ленивую струю дыма.

— Заржавели, но не атрофировались. Моя профессия привела меня к независимому мышлению — хотя бы в некоторой степени.

— И ты видишь выход?