Усы

– Что это за история с усами?

– Аньес!
– прошептал он.
– Аньес, я их сбрил. Но это не страшно, они отрастут. Взгляни на меня, Аньес! Что с тобой творится?

Он твердил эти нежные, убаюкивающие слова, обнимая и целуя Аньес, но она опять вырвалась, глядя расширенными, испуганными глазами, совсем как недавно, в машине.

– Ты прекрасно знаешь, что никогда не носил усов! Прекрати это, умоляю! крикнула она.
– Пожалуйста, перестань! Это же полная бессмыслица, ты меня пугаешь, молчи!..
– И, совсем обессилев, прошептала: - Зачем ты это делаешь?

Он молчал, подавленный вконец. Что сказать ей? Как прекратить этот цирк, этот диалог глухих? Ну и заваруха! Ему вспоминались прежние розыгрыши Аньес, самые дерзкие из них - например, история с замурованной дверью... Внезапно он вернулся мыслями к сегодняшнему вечеру у Сержа и Вероники, к их упорному нежеланию замечать перемену. Что же такое наговорила Аньес? И с какой целью?

Им довольно часто приходили в голову одинаковые мысли. Так случилось и на сей раз, и в тот миг, когда она открыла рот, он понял, что перевес будет за тем, кто успеет первым задать вопрос. А значит, за ней.

– Если ты утверждаешь, что сбрил усы, Серж и Вероника заметили бы это, разве не так?

Один - ноль в ее пользу! Он со вздохом ответил:

– Но ведь ты велела им притвориться...

Она посмотрела на него, открыв рот, с таким ужасом, словно он угрожал ей бритвой, и с трудом вымолвила упавшим голосом:

– Ты сумасшедший... попросту сумасшедший!..

Он крепко, до боли, зажмурился, в безумной надежде открыть глаза и увидеть, что Аньес мирно спит, а весь этот кошмар ушел, как не был. Зашуршали простыни - это она откидывала их, вставая с постели. Как быть, если она сошла с ума или у нее начались галлюцинации? Поддержать игру, наговорить ей утешительных слов, обнять, приговаривая: "Ну конечно, ты права, у меня сроду не было усов, я тебя просто разыграл..."? Или же доказывать ей, что она бредит? Из ванной донеслось журчание воды. Он открыл глаза; Аньес стояла перед ним со стаканом в руке. Она успела натянуть майку и выглядела почти спокойной.

– Вот что, - сказала она.
– Давай звонить Сержу и Веронике.

Снова она опередила его, заняв следующую позицию - в каком-то смысле разумную, но вынуждающую его самого уйти в оборону. Однако если она подговорила их участвовать в мистификации и если они так стойко держались в течение всего ужина, то с какой стати расколются сейчас, в телефонном разговоре? И вообще, зачем она все это делает? Он терялся в догадках.

– Звонить ночью?!
– запротестовал он, ясно сознавая, что допускает ошибку, дает ей в руки лишний козырь, уклоняясь от испытания, которое, он чувствовал, таит для него опасность.

– Я не вижу другого выхода, - ответила Аньес внезапно окрепшим голосом и потянулась к телефону.

– Это ничего не докажет, - буркнул он.
– Если ты их предупредила...

Едва он выговорил эти пораженческие слова, как горько пожалел о них и, спеша вновь завладеть инициативой, сам схватил трубку. Аньес молча отодвинулась на край постели и уступила ему аппарат. Набрав номер, он выслушал четыре гудка, и наконец в трубке раздался заспанный голос Вероники.

– Это я!
– резко сказал он.
– Извини, что разбудил, но мне нужно кое-что выяснить. Ты хорошо помнишь мое лицо? Ты его как следует разглядела за вечер?

– Чего?

– Я спрашиваю, ты что-нибудь заметила?

– Чего-чего?

– Ты разве не заметила, что я больше не ношу усов?

– Что ты там мелешь?

Аньес, державшая отводную трубку, сделала красноречивый жест, означавший: "Вот видишь!", и нетерпеливо сказала:

– Дай мне поговорить!

Он протянул ей аппарат, отмахнувшись от протянутой взамен второй трубки и показывая тем самым, что не придает никакого значения этому, конечно, заранее подстроенному тесту.

– Вероника!
– начала Аньес и, выслушав подругу, ответила: - Вот именно это я и хотела спросить. Предположим, я заставила тебя поклясться, что в любой ситуации ты будешь утверждать, будто у него никогда не было усов. Ты меня слышишь?

Она снова сунула ему отводную трубку, и он, кляня себя за уступчивость, прижал ее к уху.

– Так вот, - продолжала Аньес.

– Если я действительно тебя подговорила, считай, что все отменяется, забудь мою просьбу и отвечай абсолютно правдиво: ты когда-нибудь видела его с усами, да или нет?

– Нет. Конечно нет. И потом...

Вероника умолкла, и сквозь треск в аппарате до них донеслось приглушенное, как будто трубку закрыли ладонью, перешептывание; потом в разговор вступил Серж:

– Вы там, ребята, развлекаетесь вовсю, а нам спать хочется. Пока!

И он дал отбой. Аньес медленно опустила трубку на рычаг.

– Да уж, мы и вправду развлекаемся, - сказала она.
– Ну, ты слышал?

Он растерянно глянул на нее:

– И все-таки ты их подговорила!

– Тогда звони сам - Карине, Полю, Бернару, коллегам из твоего агентства, да кому угодно!

Поднявшись, Аньес взяла с низенького столика телефонную книжку и бросила ему. Он понял, что, открыв ее и начав искать чей-нибудь номер, он признает свое поражение, как это ни дико, ни абсурдно. Нынешний вечер все перевернул с ног на голову, вынудив его доказывать очевидное, но он почувствовал свое бессилие - Аньес обложила его со всех сторон. Он уже боялся телефона, подозревая гигантский, неведомый ему в деталях заговор, где ему уготовили роль жертвы, и заговор отнюдь не безобидный. Он отбросил фантастическое предположение, что Аньес успела обзвонить всех его друзей, чьи номера значились в телефонной книжке, и убедила их под каким-нибудь предлогом клясться и божиться, что он никогда не носил усов, даже если сама потом велит им отказаться от своих слов; однако интуиция нашептывала ему, что, позвонив Карине, Бернару, Жерому, Замире, он услышит все тот же ответ, и лучше всего, презрев сей "божий суд", переместиться с этого минного поля на другое пространство, где он сможет взять инициативу в свои руки и контролировать ситуацию.

– Послушай!
– воскликнул он.
– У нас же есть где-то целая куча фотографий. Когда мы были на Яве, например.

Встав и порывшись в ящике секретера, он извлек оттуда пачку фотографий, сделанных во время последнего отпуска. На большинстве снимков они были вдвоем.

– Ну что?
– спросил он, протянув ей один из них.

Аньес бросила взгляд на фотографию, затем на мужа и вернула ему снимок. Он посмотрел еще раз: да, это он самый, в пестрой летней рубашке, с волосами, облепившими потный лоб, улыбающийся и - усатый.

– Ну так что же?
– повторил он.

Аньес, в свою очередь, прикрыла глаза, затем, подняв их, устало ответила:

– Не вижу никаких доказательств.

Он собрался было еще раз накричать, заспорить, но при мысли, что вся эта канитель вернется на круги своя, ощутил полное изнеможение; наверное, самое разумное - остановиться первым, перетерпеть, переждать: может, все и обойдется.

– О'кей, - сказал он, бросив фотографию на ковер.

– Давай спать, - откликнулась Аньес.

Она вынула из медной шкатулочки, стоявшей у изголовья, пачку снотворного, приняла таблетку, дала ему другую вместе со стаканом воды. Они улеглись подальше друг от друга, и он выключил свет. Через несколько минут Аньес нашла его руку под простыней, и он стал гладить ее пальцы, машинально улыбаясь в темноте. Расслабленный и душой и телом, он покорно отдавался действию снотворного и уже не в силах был сердиться на Аньес; конечно, она здорово одурачила его, но это была его жена, и он любил ее именно такой, с сумасшедшинкой, как, например, в тот раз, когда она позвонила приятельнице и заявила: "Слушай, что там у тебя творится?.. Ну как же, дверь... да-да, твоя дверь... неужели ты еще не видела?.. Так вот, у вас внизу весь проем входной двери заложен кирпичом... Да нет, прочно замурован... Клянусь тебе, я звоню из автомата напротив... Правда-правда, настоящая кирпичная стенка!..", и так до тех пор, пока приятельница, и веря и не веря, в панике не помчалась вниз, чтобы затем позвонить Аньес домой и сказать: "Ну ты и надувала!"