Утоли моя печали

После первого курса Ярослав было дернулся с переводом в МГУ на биологический факультет, но мать и тут вмешалась, желая почему-то вырастить из сына дипломата и никого более. Он втянулся в учебу и страдал от скученности общежитской жизни, где, по его разумению, вообще вредно жить нормальному человеку. Не сказать, что он стал там белой вороной, однако наперекор существующим правилам – все-таки готовили будущих дипломатов! отпустил кержацкую бороду лопатой, не носил галстуков, и когда предусмотрительные сверстники уже на втором курсе стали подыскивать себе невест в приличных домах, чтобы к пятому жениться (для посольского работника по тем временам – очень ответственный этап), Ярослав увидел над Москвой спортивный самолет и помчался в Тушино, учиться летать.

Об этом Закомарный знать не мог, но выяснилось, что и этот период биографии ему известен, как и многое другое. И тогда у Ярослава закралось подозрение, что новый сосед специально интересовался его судьбой.

– А хочешь, самолет тебе подарю? – вдруг спросил Закомарный, когда уже выпил бутылку коньяка. – Ты мне портреты, я тебе – самолет? Можешь принять такой подарок?

– Не могу, – отрезал Ярослав. – Я что тебе, женщина, чтоб подарки принимать?

– Да ладно, хочется ведь! Соглашайся, пока добрый!

– Не хочу летать, хочу по земле ходить…

– Ладно тебе, не хочет он! Жалко свои картины? Для соседа пожалел?

– Овидий, ты широкий мужик, но на сегодня я прием закончил, – разозлился Ярослав. – Честь имею! Будь здоров!

– Это что, нас выставляют? – спросил у телохранителей Закомарный. – Мы со всей душой, а нас – за порог?

Те молчали, бдительно наблюдая за всеми передвижениями вокруг стола на траве.

– Ладно, выставляют – поедем! – вдруг согласился он. – А ты молодец, боярин! Ну, давай. Давай!.. Только картины я все равно у тебя возьму. Куплю, украду или сам подаришь. Но ради Бога, послушай меня: не показывай их никому, понял? Ни под каким предлогом! Ни одной картинки! Ни одного портретика!

– Это иконы! – разозлился Ярослав. – Ты что, разницы не видишь?

– Нет, брат, это не иконы… Картины это, портреты. Овидий Сергеевич включил душ, еще раз всполоснул голову и напился.

– Почему ваши люди Воруют воду? – вслед спросил Ярослав. – Если вам нужно, приходите и берите в открытую. Только не воруйте!

Это было как пинок под зад.

Закомарный поклонился на первой ступеньке лестницы.

– Исполать тебе, боярин! Спасибо за хлеб-соль да за ласку! Это у тебя портреты! Портреты! И не спорь со мной!

И ушел, гордо неся седеющую и лысеющую голову. За ним потянулись телохранители и последней – кухарка с корзиной, изящно ставя маленькие ножки в туфельках на звонкие плиты ступеней…

Но и после отъезда хозяина Дворянского Гнезда Ярослав еще долго ходил по своему Скиту и, как заведенный, продолжал спорить с Закомарным и мысленно отвечать на его вопросы. Только этого никто не мог слышать…

Летать он научился очень скоро, учеба в институте пошла в ущерб высшему пилотажу. Стало наплевать на все, в том числе и на невест, женитьбу, личную жизнь, потому что Ярослав не мог побороть себя и забывал все на свете, когда садился в кабину, задвигал фонарь и начинал первый радиообмен на запуск двигателя. Тогда у него и родилась мысль поступить в училище военных летчиков. Он тайно стал готовиться, проходить комиссии и собирать документы, но был пойман проректором, другом матери, и началась вправка мозгов.

Он сам понимал, что держится в институте только благодаря связям матери, она при встречах настоятельно советовала ему взяться за ум, бросить юношеские глупости, наконец, найти девушку и жениться даже ради карьеры. Мало того, она намекнула, что пока сын не женится, она не может принять постриг и будет ходить в послушницах. Ярослав пообещал и начал даже приглядываться к девушкам – студенткам, летчицам-спортсменкам, парашютисткам… Но отчего-то ни с кем не завязывалось таких отношений, чтобы он мог закрыть глаза и сорваться в штопор. Все получались мертвые петли: перевернулся через голову, и опять горизонтальный полет.

Поиск продолжался до тех пор, пока однажды ночью на пустой лестнице черного хода к нему не явился призрак. Надо сказать, перед этим несколько дней подряд Ярослав не уходил с аэродрома: закончилась весенняя сессия, настала полная свобода, и началась подготовка к зональным соревнованиям. Отрабатывали сложный групповой пилотаж, где требовались невероятная собранность, внимание и чувство дистанции. Так что возникновение призраков не исключалось…

Ярослав сидел на площадке своего девятого этажа и от бессонницы и тоски играл на гитаре – как обычно, развлекал сам себя, а вернее, думал под музыку, когда сначала услышал старческие шаркающие шаги по лестнице, а затем увидел высокую женщину в белом необычном платье. Она словно сошла со сцены, где ставили оперу середины прошлого века, только длинные каштановые волосы были по-современному распущены и слегка разлетались при движении. Но она была больна – что-то с ногами, она едва передвигала их, словно парализованная. Ее красивая, притягательная фигура никак не соответствовала походке, сочетание грации и уродства!

Он накрыл струны ладонью и, изумленный, стал поджидать, когда женщина поднимется на девятый. Таких в институте не было, впрочем, как и среди обслуги – это он знал точно. Она с трудом доковыляла, глядя себе под ноги, и, только взойдя на площадку, подняла глаза на Ярослава, вдруг поманила рукой в белой перчатке и тут же пошла вверх, с трудом одолевая каждую ступень. Он чуть запоздало встал и двинулся за ней, продолжая радоваться и страшиться ее. Женщина вывела его на чердачную площадку лестницы, которая среди студентов называлась «лестницей любви», она была всегда неосвещенной, темной и сейчас пустынной, потому что с концом сессии закончилась и любовь.

Чердачная площадка считалась самым заповедным местом для влюбленных, выше было только небо, и подсматривать мог лишь Господь Бог. Женщина обернулась к Ярославу и капризно попросила:

– Поцелуй меня! Я хочу, чтобы ты поцеловал! Губы ему показались совсем не призрачными, а горячими и сухими, словно ее мучили жажда и внутренний жар.

Ему захотелось поцеловать еще, но женщина отстранилась и сказала все тем же тоном избалованной барыни:

– Мне не нравится твоя борода! Сбрей ее!

– Сбрею, – пообещал он, все еще торжествуя и пугаясь.

– И жди меня! – потребовала она. – Я приду. Сама приду, не ищи.

И пошла вниз, едва переставляя ноги со ступени на ступень.

– Постой! – неуверенно позвал Ярослав. – Там нет хода… Там внизу закрыто…

– Мне все открыто! – отозвалась она снизу. – Я пройду. И поднимусь к тебе по этой же лестнице. Жди, ты обещал!

Женщина пропала за поворотом марша, донесся лишь легкий и стремительный стук каблучков, будто это не она минуту назад едва переставляла ноги…

В ту же ночь он сбрил бороду и, когда проснулся к полудню следующего дня, не мог вспомнить, по какой причине это сделал. Но как только вспомнил, к нему вернулся образ призрачной женщины с каштановыми волосами и единственный поцелуй на «лестнице любви».

И чтобы не забыть его, Ярослав нарисовал призрак сначала карандашом, затем фломастером… Образ медленно ускользал из сознания, таял, как изморозь на стекле, и тогда Ярослав побежал в художественный магазин, купил полотно, краски, кисти и принялся писать. Авиаспорт побоку, учебу долой! День и ночь мазал краски то по холсту, то по картону, и казалось – вот, уловил, ухватил, еще немного, и образ заживет и засияет. Эти муки творчества длились до тех пор, пока однажды он не очутился в храме и не увидел икону «Утоли моя печали».