Утонуть в крови

Стоящие в дозоре воины не поверили Лихославу. Они были озадачены тем, что идущие на опасную вылазку ратники зачем-то взяли с собой женщин и детей. Среди этих женщин воины узнали супругу огнищанина, а также жен его брата Яна и купца Никодима.

Старший из дозорных поднял тревогу, отправив за гридничим купца Якова Костромича, оказавшегося в эту ночь в дозоре.

Оверьян Веринеич в это время делал обход сторожевых постов, поэтому оказался неподалеку.

Гридничему было достаточно одного взгляда на стоящих перед ним людей, одетых в дорожную одежду, с оружием в руках и с мешками за спиной. Он узнал их всех, осветив пламенем факела.

– Не думал я, что в таких мужественных на вид мужчинах бьются столь трусливые сердца! – с негодованием и горечью промолвил Оверьян Веринеич. – Жены и дочери многих павших рязанцев о бегстве не помышляют, терпя на валах и стенах лишения и опасности. Я думал, что вся рать рязанская стойкостью закалена, но теперь вижу, что ошибся. Значит, не женщины первыми ослабели духом, а мужи…

– Не тебе бы упрекать меня в слабоволии, боярин, – сердито сказал Давыд Ольгович. – Я напомню тебе кое-что из прошлого. Где были рязанские князья, когда черниговцы вместе с киевлянами и галичанами сражались с татарами на реке Калке? Черниговцы звали вас в этот поход, но войско из Рязани тогда так и не пришло. Помня об этом, я ныне не собираюсь биться против татар за Рязань. Это не моя забота, боярин.

– Ты волен уйти, князь, – проговорил Оверьян Веринеич. – И вы, бояре, тоже не обязаны погибать на стенах Рязани. Возвращайтесь в Киев, коль сумеете. – Гридничий взглянул на Ельмеца и Пустимира: – Вы оказались здесь не по своей воле. Я понимаю, что наши беды вам в тягость.

Ельмец и Пустимир неловко топтались на месте, стараясь не встречаться взглядом с гридничим.

В неловкости пребывали и Лихослав с братом Яном.

– Ну, а вы-то почто оробели раньше срока, братья? – обратился к ним Оверьян Веринеич. – У вас-то почто душа не болит за судьбу Рязани? Бежать собрались, забыв про честь и долг христианский. Что ж, бегите! Скатертью дорога! И ты, Никодим, беги вместе с ними. В твоей трусости я никогда не сомневался.

– Я – торговец, а не воин! – уязвленно воскликнул Никодим. – И я не столько о себе пекусь, сколько о жене своей и детях. В Рязани их ждет погибель неминучая!

Гридничий велел сопровождавшим его челядинцам принести веревочную лестницу, чтобы тем, кто спешил уйти из Рязани, было сподручнее спуститься с вала в глубокий овраг.

Глядя на то, как Давыд Ольгович и Лихослав первыми спускаются по ступенькам лестницы в темный провал оврага, Яков Костромич несмело заговорил с Оверьяном Веринеичем:

– Можно и мне попытать счастья вместе с ними, боярин? – сказал он. – Я тоже родом не из Рязани. Мне бы тоже надо домой как-то добираться. Проку от меня все равно мало.

Гридничий молча махнул на костромича зажатой в кулаке рукавицей, мол, поступай, как знаешь.

– Благодарю, боярин! – Яков отвесил гридничему поклон. – Жив буду – никогда не забуду твоей доброты! Бога буду молить о благоденствии твоем и всех родственников твоих…

– Ну, пошевеливайся! – грубо оборвал купца один из рязанских дозорных. – Спускайся! Сначала выберись живым отсюда, а уж потом про Бога вспоминай!

Яков пропустил вперед женщин и детей, помогая им вставать на зыбкую лестницу, потом стал спускаться вниз сам, предварительно сбросив с кручи в овраг свой щит и меч.

* * *

Стояна наотрез отказалась покидать Рязань, полагая, что город выстоит в осаде до прихода подмоги, которая не может не прийти. Она и Вячеслава горячо убеждала, чтобы он не вздумал последовать за своим дядей куда-то в ночь и неизвестность.

– До леса отсюда неблизко, – молвила Стояна, держа Вячеслава за руку. – Ежели ночью еще как-то возможно избегнуть встречи с татарскими дозорами, то днем да в открытом поле или на льду Оки от конных мунгалов спасения не будет. Твой дядя просто безумец, коль надеется до рассвета в заокские леса проскочить!

Вячеслав прислушался к словам Стояны и решил остаться в Рязани.

Попрощаться с Давыдом Ольговичем Вячеславу не пришлось. Князь не стал дожидаться племянника, спеша уйти из Рязани под покровом ночи.

Вячеслав, собираясь в ночной дозор, был полон радостных волнительных чувств. Стояна, расставаясь с ним у ворот своего дома, шепнула ему, что, когда ее мать уснет, она прибежит к нему на городской вал и они смогут скоротать вместе эти три ночных часа. Стояна не скрывала того, как ей приятно, что она не безразлична Вячеславу. Целуя при расставании Вячеслава в уста, Стояна тем самым подтвердила, что и княжич ей далеко не безразличен.

Заступив в караул, Вячеслав стал прохаживаться по гребню вала, поглядывая то в глубокий ров, то на равнину, теряющуюся у дальнего леса.

Лунный диск, не скрытый облаками, изливал на заснувший город, на окрестные холмы и долы бледное голубоватое сияние.

Мерцали звезды. С юго-востока веяло легким ветерком.

От ветра у Вячеслава слезились глаза. Все его мысли были о Стояне, о скорой новой встрече с нею. Еще Вячеславу показалось удивительным, что татары не убрали своих убитых, оставшихся лежать на подталом снегу во рву и в поле перед рвом. После всех прошлых штурмов воины Батыя всегда уносили своих павших в свои становища. Впрочем, убитых тургаудов татары забрали после того, как рязанцы вынесли их бездыханные тела из города в поле.

Устав ходить взад-вперед, Вячеслав замер на месте, опершись на копье.

И тут предательская сонливость стала обволакивать юношу своими мягкими объятиями. Глаза его стали слипаться, верхние веки словно налились свинцом. Голова его то и дело клонилась на грудь. Дремать стоя Вячеславу было неудобно, так как ему приходилось переносить тяжесть тела с одной ноги на другую.

Чем сильнее дрема одолевала Вячеслава, тем явственнее ему начинали мерещиться какие-то наваждения. Сначала Вячеславу показалось, что убитых мунгалов на заснеженном поле как будто стало заметно больше, нежели было в тот момент, когда он заступил в караул. Потом Вячеславу стало чудиться, будто некоторые из мертвых татар, лежащих на равнине, пытаются приподниматься и даже ползти к валу.

Дабы развеять возникающие наваждения, Вячеслав принимался старательно вглядываться в чернеющие на снегу тела врагов, как в некий узор, привнесенный в природу человеческой страстью к истреблению себе подобных. То, что убитых татар было много, наполняло Вячеслава гордостью за рязанцев, пробуждало в нем радость от осознания некоего превосходства воинов-христиан над язычниками. Эта самодовольная радость убаюкивала Вячеслава, усыпляла его бдительность. Однако через какое-то время Вячеславу опять начинало мерещиться, что мертвые враги шевелятся уже не только в поле, но и совсем рядом, во рву.

Терзаясь каким-то смутным беспокойством, Вячеслав вновь принялся расхаживать по валу. Неожиданно Вячеслав слегка вздрогнул. Он явственно разглядел на спине у одного из убитых татар колчан со стрелами. Этот мертвый татарин лежал во рву.

Оружие с убитых врагов рязанцы всегда снимали вместе с панцирями и шлемами.

«Надо же! – подумал Вячеслав. – Сегодня еще до захода солнца дружинники не единожды спускались в ров, снимая панцири с нехристей и собирая оружие, но одного мунгала гридни все же проглядели, не сняли с него колчан со стрелами».