Утро нового года

— Вначале было неловко. Непривычно! Теперь уже наплевать. Только дядя еще козлом смотрит, готов забодать. Фамилию Чиликиных опозорил!

— Ты от них как отрезанный. У них сегодня гости, а ты близко не подошел. Хуже чужого!

— Мы чужие. Разные. Они, наверно, за наливками высокие материи обсуждают, а мне сейчас надо к отцу на стан ехать.

Он поднялся и протянул руку.

— Ну, прощай, что ли! Не сердись! Было — не было! Мне в одну сторону, тебе в другую. Силой милым не станешь. Не скажешь ведь: «Ты меня полюби, не то изобью! Поцелуй меня, не то в ухо бацну!»

— Прощай! — со слезами в голосе тихо-тихо ответила Тоня.

Вот и все! Это теперь уже все!

Ушел. Ему надо ехать на стан.

Уж лучше избил бы…

В улице послышался говор. Семен Семенович с гостями. Впереди он и Субботин. За ними Елена Петровна с Машей. Потом Санька и Яков. Все навеселе, идут серединой дороги.

Тоня зашла в палисадник и встала за тополь.

— Строим дома из половья, живем половинчато, — что-то объяснял гостю Семен Семенович.

— А разве имеет значение, из чего строить дом? — спросил Субботин. — Сознание не зависит оттого, в каком ты доме живешь. Вот ты и Назар. Он живет здесь же?

— В соседней улице…

Сознание не зависит! Но ведь с ним не рождаются.

«Как все трудно, — печально подумала Тоня. — А нужно пережить. И это пережить нужно».

3

Обедали, по обыкновению, на веранде, в затишье. В улице носился ветер, трепал в палисаднике мальвы. На запад, за степь, опускалась туча, а вслед ей, догоняя, мчались рваные облака. На мгновение облака обволакивали полуденное солнце, вспыхивали, как бы сгорая, но ветер подхватывал их и гнал дальше. По ту сторону улицы сноха Егоровых вывела за ворота загорелого до черноты парнишку, дала ему шлепка по голой заднюшке и пригрозила пальцем. Парнишка, слюнявя конфетку, попрыгал на одной ноге к соседским ребятишкам, гоняющим мячик, тоже голым, и тоже черным.

— Господи, — подавая на стол еду, вздохнула Марфа Васильевна. — Сдурела, что ли, нынче погода? Ветрит! Ветрит! Спасу нет. Ночью опять с яблонь падалику сколько насыпало. Зелен. Куда его? Придется свинье скормить.

Дела у Марфы Васильевны снова вошли в нормальную колею. Натерпелась страху, не поспала ночей, пока сын находился в больнице.

Корней, обжигаясь, ел борщ.

— Да ты чего все молчишь-то, как сыч, и хмаришься беспрестанно? — спросила она нетерпеливо. — Поговорить, поди-ко, с матерью не об чем? Дура, наверно, у тебя мать-то?! Ну и времячко, господи! Собственному сыну слова не вымолвишь.

— Отпустила бы ты старика с рыбалки, — продолжая есть, сказал Корней. — На озере волны, озеро сильно шумит по ночам и холодит с гор. Не случилось бы…

— Старика не подсовывай. Не о нем спрос. Ай чем недоволен? Видать, бросила тебя прынцесса. Я как в воду глядела, про Яшку-то. Увел-таки девку. Небось, добрую, самостоятельную я бы от двора не проводила. А ты на мать…

— Ты всегда в воду глядишь, — усмехнулся Корней.

— Пока выходило по-моему.

— Вышло. Можешь не беспокоиться, разошлись.

— И слава богу, что разошлись. Меньше мороки. Вот еще дал бы бог Лизку из поселка турнуть.

— Мешает она тебе?

— Кто же тебя кокнул-то? Не ее ли мужик? Дурак был бы простить-то!

— Не он.

— Кто же тогда?

— Мало ли…

— То-то в милицию не заявляешь.

— Подойдет пора, заявлю. Не прощу. Я не Иисус Христос.

— Да и не Самсон!

Управившись, она тоже присела за стол, вытерла ложку ладонью.

— Говорят, Матвеев-то на Богданенку в суд подал?

— Не в суд, а в прокуратуру…

— Доигрались, слава те, господи! Веки-вечные такого на заводе не бывало. За что хоть судиться-то собираются?

— За принципы.

Корней отодвинул пустую тарелку и принялся за жаркое.

— Люди партийные. Мы за зарплату работаем, а они ради принципов.

Он развеселился и спросил:

— А что, мама, ты в коммунизм врастешь?

— Какой еще коммунизм! — равнодушно сказала Марфа Васильевна. — Кто меня там не видел! Кому я нужна? Напластаюсь по домашности за день, с ранней зари допоздна, так радехонька до постели добраться, не то ли что до коммунизма.

— У тебя сознание отсталое, — продолжал подшучивать Корней.

— Не зубоскаль. С тобой о деле, а ты о Емеле. О, господи, а ветер все дует! — И мудро добавила: — На заводе-то хоть держись в аккурате. Поди, тоже вот так зубоскалишь.

— Проверь.

— Проверю, коли понадобится.

Ветром хлестнуло по крыше, затем в карниз и в рамы веранды, разбило стекло, сбросило с крынок деревянные крышки.

— Отпусти все же старика домой, — снова попросил Корней.

— Скоро и так не занадобится, — отрезала Марфа Васильевна. — А ты иди, да долго не копайся. Всей работы не переробишь, опять, поди-ко, начнете к концу месяца ура кричать.

Прикрыв плотнее калитку, Корней заслонился фуражкой. Порошила мелкая пыль. Лишь в переулке, запутавшись в плетнях и в начинающей жухнуть огородной зелени, ветер взлетал вверх, унося с собой рано зажелтевшие листья.

Выбранная на собрании комиссия — Чермянин, Кравчук и Гасанов, — вторую неделю проверяла заводские дела. Стало известно, что много материалов, уже израсходованных, в затраты на производство не списано. Таким способом кирпич получался дешевле. Артынов откладывал списание на конец года, декабрь, намереваясь к годовому отчету собрать все «хвосты», сделать окончательные «зачистки», то есть, попросту говоря, как объяснил главбух, сознательно «жертвовал» одним месяцем, чтобы на протяжении года получать премии. Артынов еще выкручивался: «Недосмотрел. Учетчик подвел. В дальнейшем учтем. Сам лично стану проверять!» Обнаружили непорядок с пропусками. Бухгалтерия выдавала их бесконтрольно. Подписывал пропуска Иван Фокин, по должности, как бухгалтер материального стола. Он же принимал и отчеты по складам. С пропусками отчеты не сверял. Пропуска доходили до вахты, попадали на гвоздик, а дальше в печку. Оставался один документ — накладная, кому и сколько отпущено кирпича. Накладная попадала в отчет. И все!

— Так по одной накладной можно весь месячный выпуск кирпича вывезти на автомашинах и следов не найдешь, — припер Яков Кравчун самого же главбуха. — Как же это вы проглядели, Михаил Григорьевич?

Матвеев, по-видимому, действительно проглядел и всполошился.

Богданенко на него крикнул:

— На кого пожаловался? Сам виноват!

Но это было еще не все. Проверили наряды на зарплату рабочим обжигового цеха. Ничего не сошлось. По сводкам Артынова кирпича выгружалось больше, чем оплачено по нарядам. Записали в акте: «Обсчет рабочих».

Тогда сверили по счетам, оплаченным через банк, сколько же кирпича продано. И снова не сошлось. Кирпича продано меньше, чем выгружено. И на складской площадке в наличии нет. Куда же девался?

Пошли, пошли по этому пути и добрались-таки: кирпич с площадки списан как брак! От этого и процент брака так вырос.

Каждое первое число инвентаризацию на складе проводил тот же Фокин. Считал по штабелям. Вписывал в ведомость. Сличал наличные остатки с книжными. Получалась недостача. На недостачу составляли акт: «Половье». Подписывали Фокин, Валов, Артынов.