Утро нового года

— Еще из-за тебя переживать!

— А ты за меня не волнуйся, — сухо ответила Тоня. — Можешь вернуться домой. Я не задерживаю.

— Ладно, обойдусь, знаешь, без этого самого…

Семен Семенович уже успел навести возле скважины порядок. Оттеснил лишних. По его приказу группа мужчин приволокла бревна, уложив их поперек отверстия скважины.

— Собираются доставать, — неодобрительно сказал Корней. — Мой старик дядька определенно рехнулся… А впрочем, попытка не пытка.

Двое рослых, широкоспинных встали перед Корнеем. Он приподнялся на носках, вытянул шею, но ничего не увидел, кроме брезентовой заплаты на плече и чугунно-черного затылка.

— Эй, колокольня, чуток подвинься…

Этот, кого он назвал колокольней, сугорбый, мослистый, оказался каталем Чермяниным. Рядом с ним с разметанными, прилипшими ко лбу редкими волосами, высветилось в отблеске костра булыжное лицо сушильщика Егорова. Тот и другой — соседи Чиликиных. Оба с Марфой Васильевной и Назаром Семеновичем не якшались, даже не здоровались.

Чермянин, искоса взглянув на Корнея, прогудел Егорову:

— Слышь-ко, Мирон! Где теперича Артынов, ты вот у этого молодца поспрошай.

— Артынов не покажется, побоится народа, — сказал Егоров. — Самого бы его, суку, туда, вслед за девкой! Один раз в штаны наложил бы со страху, так помнил бы…

— Ты все же поспрошай, как Марфа вечор Артынова ублажала.

— Не трогай парня, — отмахнулся Егоров. — За ним худых дел пока не слыхать. Бывает, и от гнилого корня здоровое дерево растет.

— Ха, нашел дерево-о! Одна шатия-братия, болотная осина! — Чермянин презрительно сплюнул.

Корней рванул на себе рубаху. Коренные уральцы Чиликины из поколения в поколение носили в себе непреклонность, а родня со стороны Марфы Васильевны не умела прощать и в гневе не знала меры.

Отяжелев от оскорбления, Корней отодвинулся в сторону и выплеснул злость на Тоню, сильно давнув руками ее худые плечи.

— Больно же! — дернулась она. — С ума, что ли, сошел!

— Пойдем отсюда! — приказал он. — Хватит с меня.

Тоня сбросила с плеч его руки.

— Ты нехорошо поступаешь, Корней!

— Прошу без выговоров!

— Мне стыдно за тебя.

— Довольно! — решительно отрубил он. — Последний раз спрашиваю: идешь или нет?

— Требуешь?

— Да!

— Так я никуда не пойду, — сказала она упавшим голосом. — И тебя не пущу!

Между тем, возле скважины приготовления закончились. Семен Семенович, опустившись на бревно, осторожно потравил в скважину переносную лампу. Лампа не достигла цели. Он еще потравил, потом озабоченно произнес:

— Вот притча какая! Неразборчиво. Придется спускаться на ощупь. В темноте скверно.

— Пустите меня, — закричал Шерстнев. Он уже не вырывался из рук Гасанова и Якова Кравчука, а сидел, подогнув ноги, они его не держали.

— Тебе же, Иван Захарович, не сдюжить, — отказал Семен Семенович. — Грузный ты, не пролезешь. И силы у тебя сейчас, как у мешка с картошкой.

— Дай я попробую, — вызвался жигарь Аленичев.

Профессия выдубила и высушила его, а постоянные заботы о хворой жене и большом выводке детишек согнули спину.

— Только ты, слышь, Семен, — предупредил Аленичев, снимая сапоги, — за мной проследи сам. Веревки-то завяжи узлом крепким. Я хоть сухой, — весу много.

Обмотали его по поясу в несколько рядов, опутали ноги, потом дружно подняли и подали в скважину.

Проба Аленичеву не удалась. Его вынули обратно. Дышал он тяжко, прерывисто, задыхаясь, — дала себя знать фронтовая контузия.

— Водички бы мне, — попросил Аленичев.

Его оттащили, он закашлялся, привалился затылком к железной ферме.

У скважины произошла заминка.

— А если ты? — зашептала Тоня, припадая Корнею к плечу. — У тебя получится. Я боюсь за тебя, но ведь это надо! Надо! Ты слышишь меня: надо!

Из костра выпорхнула стая искр. Ущербный серпик луны потускнел. Протяжно пропела сирена «скорой помощи».

— Ну, хотя бы потому, что я прошу, — громче сказала Тоня.

Она схватила его за рукав, посмотрела в лицо ожидающими глазами, любящими. Но Корней вдруг резко рванулся и, расталкивая толпу, быстро пошел прочь…

5

Уже миновав обочину зимника, он остановился, ударил себя кулаком в лоб, затем сдернул с плеч пиджак и рубаху и побежал обратно. На прежнем месте Тони не было, она стояла возле горемыки Шерстнева, а рядом, у костра, Гасанов и Яков Кравчун раздевались. Первым пошел к скважине Яков. Проверив на себе узлы, он сделал короткую разминку и нырнул, вытянув вперед руки, туда, в эту слепую дыру в земле. «Так надо!» — вспомнил Корней просьбу Тони, озлобленно выругал себя, бросил пиджак и наступил на него ногой.

На зимнике все затихло, застыло, насторожилось. Только шеренга забойщиков, суровых и сосредоточенных, медленно подступала к скважине, схватившись за концы уползающих вниз веревок, да Семен Семенович, придерживая сигнальный шнур, дирижировал спуском. Наконец, он выпрямился и приглушенно скомандовал:

— Стоп! Кажется, дошел Яков. — Сигнальный шнур задергался и обвис. Семен Семенович обрадованно подтвердил: — Есть! Дошел! — Голос у него дрогнул, на какое-то мгновение он растерялся, однако сразу же справился с собой и громко приказал тем, кто стоял в шеренге: — Давайте на подъем. Помалу. Ровнее, не торопясь. Совсем помалу…

Стало еще тише. Поблизости урчал мотор машины, на которой приехал врач. В степи, где-то в картофельном поле, снова заскрипел коростель. Корней отодвинулся дальше от света костра, затаил дыхание. От напряжения заныло колено. Шеренга забойщиков закачалась, как маятник, выбирая веревки.

— Помалу… помалу… не торопясь…

Казалось, этому не будет конца. И застойной тишине, и неподвижности толпы, и качанию шеренги забойщиков, и командам Семена Семеновича, и стыду, злости на себя, злости на Тоню, ощущению одиночества посреди собравшихся тут людей…