Утро нового года

— Ишь ты, какой уверенный!

— Я все же на ней женюсь…

— Без спросу? Убегом, что ли? Прежде девок убегом брали, а теперь, выходит, девки парней воруют. Ну, и убегай! Пес с тобой! Голышом. В чем есть! От меня подмоги не жди. Я подожду, пока ты с ней натешишься и обратно домой запросишься.

— Может, не попрошусь.

— Так я сама все, чего нажила, промотаю. Под старость хоть поживу и погляжу, на чем свет держится.

— Неужели я без твоего наследства не сумею сам на ноги подняться?

— Не подымешься. На корню засохнешь. Вот деньги-то все клянут, а без них ходу нет.

— Только для меня.

— И вообще!

— Кабы только в деньгах было счастье!

— А еще в чем?

— Я бы, пожалуй, променял все наше добро на что-нибудь другое, например, с Яшкой поменялся бы!

— Вот уж нашел добро! — принимаясь мыть грязную посуду, спокойно заметила Марфа Васильевна. — Есть, поди-ко, чему позавидовать. Ни себе, ни в себе. Разве только, бог даст, в начальники выбьется. Так в начальники-то и тебе путь не заказан.

— В его жизни содержание заложено, а что в моей?

Это вырвалось как-то само собой. Марфа Васильевна притопнула кованым каблуком. Чтобы избежать грозу, Корней вышел во двор, взял лопату и принялся чистить сад.

10

В сорок третьем году весной Яшка Кравчун убежал из дому на фронт. Парнишка он был разбитной, не трусливый, и солдаты, следовавшие в эшелонах на запад, охотно отдавали ему краюхи хлеба, кормили армейской кашей, нередко совали в карманы завернутые в обрывки газет обвалянные махоркой кусочки пайкового сахара. Начальство не раз отправляло его назад, в тыл, но он упорно прорывался к переднему краю.

Солдаты сочувствовали Яшке не только по простоте и доброте, но главным образом потому, что парнишка искал отца, Максима Анкудиновича Кравчуна, призванного в какой-то пехотный полк.

Фронт полыхал на тысячи километров. На всем его протяжении сражались многие армии, корпуса, дивизии, полки, батальоны, и где, под каким небом проливал кровь отец, Яшка не имел представления. Он скучал без отца и хотел воевать рядом с ним, бок о бок.

Солдат восхищала сыновняя преданность, и его передавали из эшелона в эшелон, из части в часть, хотя понимали: безнадежное дело кого-нибудь тут отыскать.

Яшка проблуждал по тылам почти год. На передний край войны его не допустили. Он ободрался, вытянулся вверх, а в волосах, рядом с вихром, появилась у него белая прядка.

В конце зимы на Украине в слякоть и в холод прихватил он воспаление легких, и его вместе с ранеными солдатами вывезли в санитарном поезде обратно на Урал.

В свой колхоз Яшка вернулся ранним утром.

Синели за выгоном талые леса, по угорам, где тощие коровы щипали жухлую траву, плавал морошливый туман.

У дороги, опершись на длинную палку, как старик, в истертой овчинной шапке, в рваном полушубке стоял пастух Андрюша Волчок, Яшкин ровесник.

— Эва-а! — присвистнул Волчок, когда Яшка остановился напротив. — Откель тебя выволокло? Бродяжничал, что ли?

— На войну ездил, — сказал Яшка. — Батю искал. Да вот малость приболел и пришлось топать домой.

Волчок вынул кисет, насыпал табаку, завернул цигарку, смачно сплюнул.

— А тута, слышь, Яшка, твоя маманя того… — он снова присвистнул, отчего Яшку в жар бросило.

— Что ты мелешь?

— Не мелю! Из городу привела себе мужика. Морда у мужика — решетом не прикроешь. Бабы на поле робят, а ен в правлении вроде кладовщика. Нагуливается…

Яшка ударил Волчка головой в живот, свалил с ног и, почти не различая дороги, добежал до своей избы.

Мать уже ушла на работу, а в избе на кровати, на вышитой отцовой подушке спал мордастый мужик, с храпом оттопыривая толстые губы.

Яшка выдернул оскверненную подушку из-под его головы, кулаком смазал по слюнявым губам и, пока ошалевший нахлебник приходил в себя, изрубил топором на полу подушку, потом выбил камнями окна и скрылся.

С тех пор стал он жить в Косогорье, у двоюродной бабки по отцу, Авдотьи Демьяновны. Бабка работала на кирпичном заводе, от прожитых лет уже горбилась, прихварывала, но приняла Яшку, поселила у себя, обласкала.

Худо, голодно жилось тогда в бабкином доме. Мать звала Яшку к себе, даже приезжала на подводе, привозила продуктов, однако Авдотья Демьяновна не пустила ее за порог, мешок с продуктами выкинула и не велела больше показываться. А осенью сорок четвертого года смастерила парню из старой одежи спецовку. Он тоже начал ходить на завод и получил на себя рабочую хлебную карточку.

И вот окончилась, наконец, война. Солдаты возвращались в родные края к семьям. Каждый день приходили поезда. На перроне вокзала сотни людей встречали своих дорогих воинов. Они смеялись, пели песни, играли на гармошках, а находились и такие, что уливались слезами: их солдаты остались навечно в чужой земле.

И каждый день к приходу поездов Яшка бегал туда, на вокзал, волновался вместе со всеми и замирал, когда солдаты начинали выходить из вагонов. Где отец? Где отец? Где отец?..

Потом, уходя с ликующего от радости и плачущего от горя перрона, кривил губы, сдерживая слезы.

Но отец не вернулся.

А однажды в дом Авдотьи Демьяновны пришел офицер, тоже вернувшийся с войны, и принес с собой затертый в походах вещевой солдатский мешок. Это был вещмешок отца.

Яшка даже не запомнил лицо офицера и не смог его ни о чем расспросить, спрятавшись в сарайке, ревел и ничего не ответил офицеру, когда тот за дверьми громко ему сказал:

— Ну, ничего, Яшка, мы еще поживем, мы еще поработаем, все у нас впереди.

Скудными оказались солдатские пожитки.

В походном мешке отца нашел Яшка фанерный ящичек, а в нем завернутые в бумажки колосья и пшеничные зерна. На каждом пакетике плотным отцовским почерком было записано, в какой местности колосья и зерна подобраны, на каких землях росли — суглинках, песчаниках, солонцах, черноземах, и какая в тех местах держалась погода. Воевал солдат, а думал о продолжении жизни, о богатых колхозных хлебах.

Но, видно, не надеялся он своими руками посеять на отчей земле эти бережно собранные в чужих странах семена, вывести из них новые сорта пшеницы, более урожайной, терпеливой к невзгодам уральского климата. К ящичку была приклеена записка неведомому соратнику, который при случае окажется рядом:

«Друг! Не посчитай за труд, отправь посылку по указанному адресу сыну, Якову Максимовичу Кравчуну».

И в посылке вместе с колосками лежало письмо Яшке, загодя заготовленное, продымленное походными кострами, сохранившее запах обожженной пашни.