Утро под Катовице

Не хотелось бы вас огорчать, но я думаю…

В это время раздался крик Збигнева:

Работает! Радио Варшавы говорит!

Все население лагеря бросилось к грузовику, возле которого радостный мастер призывно махал руками. Когда народ собрался у автомобиля, Збигнев надел наушники и стал пересказывать, что он слышит.

Люди с надеждой вслушивались в каждое слово доморощенного диктора, пытающегося вслед за радиостанцией убедить слушателей, что Польша сражается, что ещё не всё потеряно, и их лица все больше мрачнели. Бои уже идут под Варшавой, западнее и южнее которой организованных польских войск уже не осталось. Остаётся надежда только на Францию с Англией, которые объявили войну Германии и сделали ряд жёстких заявлений, но пока на заявлениях все и остановилось. Через полчаса уставший говорить Збигнев закончил сеанс, но люди остались на месте, чтобы обсудить услышанное. Они пересказывали друг другу только что услышанные фразы о Варшаве, о сопротивлении, стараясь самих себя убедить, что ещё не всё потеряно. Но получалось это у них как-то неуверенно. Постепенно все скопились около меня и стали засыпать меня вопросами, о том, что же думаю я? И мне пришлось взять слово.

Сообщения радио лишь подтверждают, то что я прочитал в немецких бумагах. Большая часть Войска Польского разгромлена, сопротивление разрозненно, кроме того, во вражеских документах я прочитал, что вскоре СССР нанесет удар с востока, с целью оккупации территорий с белорусским и украинским населением. Надежда на помощь Англии и Франции — это самообман, они предали нас.

После моих слов поляна на полминуты погрузилась в тишину. Осознание моих слов происходило медленно, вот солдаты ссутулились, опустив мрачные взгляды в землю, вот Елена зашмыгала носом, готовая разреветься, и вот наконец Тадеуш нашёл в себе силы задать вопрос растерянным голосом:

Так что же теперь делать?

Гражданским стараться выжить, а солдатам бороться с врагом, а о том, как это сделать, ещё предстоит всем нам подумать. А сейчас попрошу всех продолжить заниматься своими делами! — ответил я и, обратившись к одному из солдат, приказал:

Идите менять дозорных! И не раскисать!

Есть, пан офицер! — бойцы подхватили винтовки и отправились к постовым.

А я вернулся к танку и вновь углубился в изучение содержимого портфелей эсэсовцев. Здесь ещё было много интересного — в первую очередь меня заинтересовал комплект карт, так как ранее имевшиеся у меня карты на востоке заканчивались Перемышлем, а здесь была и вся Западная Украина, хотя и с более мелким масштабом. Также весьма любопытным было приложение к приказу о спецоперациях с указанием состава айнзацкоманд, их позывных и районов деятельности. Прочитав эти и другие документы, я понял, что мне относительно повезло, а точнее, повезло освобожденным узникам. Основные силы эсэсовцев на окружающих территориях численностью сто тридцать четыре человека базировались в Дембице, а для проведения акций и зачисток они выезжали отрядами не менее двадцати человек. То, что я встретился со столь малочисленным подразделением под руководством гауптштурмфюрера Ганса Нойнера, благодаря которому я и имел возможность читать эти документы, можно было, наверное, объяснить, его расслабленностью и кровожадностью. Кроме осуществления показательной казни еврейской семьи в Пильзно, он провел ещё и сбор сведений о проживающих в округе евреях и отправил основной состав подразделения по установленным адресам, а сам, в сопровождении трёх головорезов, поехал проводить экзекуцию семьи Тадеуша. Уверен, что сейчас эсэсовцы землю носом роют в поисках меня и сбежавших узников. Но, к счастью, пока их поиски не увенчались успехом.

Закончив с первым портфелем, я перешёл ко второму. Здесь находки были не менее интересными. Сверху лежал фотоаппарат «Лейка-2» с наполовину отщелканной пленкой, нашлись и две отснятые кассеты. А в небольшом блокнотике мною был обнаружен перечень снимков — что, где и когда запечатлено. Как следовало из этих записей, примерно треть отснятого объёма занимали снимки акций устрашения, а остальные кадры были посвящены различным военным темам: польские военнопленные, польская же разбитая техника, победоносные солдаты Вермахта и т. д. Следующей, не менее важной находкой, были деньги в сумме две тысячи череста двадцать рейхсмарок и финансовые документы, согласно которым, данные денежные средства были предназначены для оплаты доносов, поступающих от местного населения. И, что немаловажно, немалая часть уже была израсходована. Здесь же находился и отчёт с записями о том, кому, сколько и за что уплачено. Немного подумав, я позвал Болеславу, которая, услышав мой зов, немедленно бросила чистить картошку и грациозно подбежала ко мне, выражая всем своим видом желание угодить. Ох, еть, опять эти восхищенные глаза!

Болеслава, скажи, у тебя как с немецким языком?

Хорошо, в гимназии изучала.

На, — я протянул ей отчет о выплатах, — надо сделать копию, вот чистая бумага и карандаш.

Девушка пробежала глазами отчёт, и, нахмурившись, негромко выругалась:

Пся крев!

Затем, взяв письменные принадлежности, она приступила к делу, а я продолжил изучение содержимого портфеля. Вытащил и пролистал ещё пару брошюрок нацистского содержания, потом достал увесистый брезентовый мешок с ювелирными изделиями. Как следовало из сопроводительных документов, драгоценности были изъяты у казнённых «врагов рейха». Более ничего существенного там не было, поэтому я, забрав у Болеславы оригинал и копию отчёта, сложил все в танк, который запер на ключ.

Потом был обед, после которого я подключился к работе по укреплению хибары, чем и занимался до самого ужина, после которого позвал Тадеуша и Лешека для разговора.

Как вы оба слышали, военное положение критическое, и я думаю, что очень мало шансов на сохранение государственности Польши, — мужики, соглашаясь, хмуро кивнули головами, — На территории Польши вплоть до Сана и Буга будет установлена немецкая власть, и по всей этой территории ваша семья будет объявлена в розыск, — Лешек с Тадеушем вновь покивали, — Поэтому у вас есть только один выход — идти на восток, чтобы попасть в советскую зону оккупации. Здесь до Сана сплошные леса, так что при соблюдении осторожности дней за десять-пятнадцать, как раз к окончанию боевых действий, вы туда и выйдете… Я тоже поеду на восток, чтобы воевать в составе Войска Польского, я ведь солдат и давал присягу, — с пафосом соврал я, — Но вас взять не могу, в танк не поместитесь, да и рискованно это. Пешком по лесам гораздо безопаснее… Я у немцев добыл немного денег, дам вам, чтобы могли по пути продуктами закупаться, — и, посмотрев на задумчивых мужиков: закончил, — Ну, вот собственно и всё, что я хотел сказать, вы подумайте, а после поговорим.

На ночь я устроился под танком, — спать в хибаре мне не понравилось, здесь же никто не храпит и не портит воздух. А, благодаря тому, что панцер стоит над небольшой ложбинкой, под днищем довольно просторно.

Утром, выбравшись из-под танка, я был встречен Болеславой, у которой в руках была кружка кофе и бутерброд с колбасой. «И вот как она подгадала? — думал я, глядя на девушку, — это же надо заранее готовить… А смотрит как опять… Такое впечатление, что ещё чуть-чуть и её разорвет от восхищения. Аж неловко, в самом деле, но приятно…»

Спасибо, кофе великолепный, — нарушив молчание, я протянул ей пустую кружку.

А мне Елена рассказала, — как будто невпопад ответила девушка, — после того, как немцы их заперли в амбаре, она все время молилась Пресвятой Деве, а потом появился ты, и спас всех, — сказав это, она подошла вплотную ко мне и продолжила шепотом, — Значит ты посланник, Ядвига сказала, что если ТАМ была не случайность, то будут ещё знаки. И вот… Я ведь обещала душу свою отдать за возмездие, поэтому можешь делать со мной всё-всё-всё, что захочешь, и прости меня, пожалуйста, за то, что я себя глупо вела, Ядвига сказала, что все немецкие солдаты — слуги Антихриста, и ты их должен уничтожать. Ты ведь не злишься на меня?

Ну как же я могу на тебя злиться, после такого чудесного кофе? — попробовал я шуткой разрядить обстановку, не получилось.

Болеслава всё также преданно-восторженно смотрит мне в глаза, и вроде бы не двигается, а становится ко мне все ближе, вот мы уже стоим вплотную друг к другу, её грудь касается моей и… я делаю шаг назад. Ещё не хватало тут, на глазах у всего честного народа… Фу, аж дыхание сперло!

Да, а как дела у Милоша? — успокоив дыхание, перевел я разговор на другую тему.

Он пришел в себя, ещё слаб, но, думаю, завтра ему уже можно будет вставать, — девушка отвела глаза в сторону, помолчала и продолжила, опустив глаза, — Прости, я, наверное, глупо себя веду, но я ничего не могу с собой поделать, даже когда я тогда на тебя злилась, это потому, что здесь, — она приложила руку к своей груди, — все горит, а ты ведь ничего мне не должен… да и грязная я… — она развернулась, чтобы уйти, но я взял ее за руку.

Постой, Болеслава, я тебе уже говорил, что влюблен в тебя, и повторяю это снова, но нужно немного подождать, да и не та здесь обстановка для романтики.

Девушка, на секунду развернувшись, бросила на меня лучистый взгляд, кивнула и пошла к хибаре. А я, глядя ей вслед думал: «Вот тебе и утренний кофе… в прикуску с надрывом эмоций!.. Бедная Болеслава, какая же каша у ней в голове!.. И мало того, что было, так ещё эта Ядвига чего-то ей наплела про посланника (хорошо хоть уже не ангела), да про знаки… Но как же мне хорошо, когда она рядом!.. С Олей и Катаржиной совсем не так было!..»

Постояв так несколько минут, я решительно сбросил с себя оцепенение и направился делать утренние процедуры. Потом ко мне подошли Тадеуш и Лешек со своими женщинами. Они сообщили, что склоняются к принятию моей рекомендации по поводу перехода на советскую территорию, но у них возникло множество вопросов, как по поводу перехода, так и о линии поведения в СССР. Я как мог, стараясь не показывать излишней осведомленности, проинструктировал их, потом дал Тадеушу карты, чистую бумагу (благо, у эсэсовцев был неплохой запас), карандаш и показал, как и что зарисовывать, что обязательно отмечать, а что можно и опустить.