Утро рождается ночью

– Вот, - сказал он, - зато план на полтораста процентов гоним. Бензин экономим на ездках. Ясно, Кирилл Семеныч?

– Так что ж ты молчал?
– закричал Сизов.

– Он не молчал, - заступился за Гуся Николас.
– Мы все говорили. А Белов пригрозил увольнением. А если уволит, кто вместо нас сюда придет? Кто?

– Почему меня не вызвали?

– Вызывали. Только ты в больнице тогда лежал. Сизов досадливо махнул рукой и опустился перед оленем на корточки.

– Старик, - сказал он, - ему лет двенадцать. Видите, все зубы себе съел. А пантов бы дал килограммов на пять. Скольким бы людям польза была, а? От старика от этого...

– План даем, - горько усмехнувшись, сказал Вася, - товарищ Белов за план сражается. Он шибко идейный, а мы будто контра какая...

– Да, да...
– кивнул головой Сизов.- Я, кажется, помню этого старика. Он был самым сильным лет шесть тому назад. Во время гона он побеждал всех соперников.

Он вымазывался в грязи, чтобы казаться страшным, и забивал копытами соперников.

Насмерть. И у него всегда было самое большое стадо оленух. И потом он никогда не кричал, когда ему срезали панты. Это он, я помню точно.

Вася Гусь стал отгонять машину, оленеводы отошли к панторезке, а Сизов остался сидеть подле мертвого оленя.

"Молодые смогли выдержать тяжелый путь, - думал он, - а старик не смог. Упал, и они затоптали его копытами. Старику надо было держаться. Или мы должны были убить его. Или кормить манной кашей, потому что он съел свои зубы, для того чтобы быть сильным и принести людям много пантов. Он отдавал людям то, что имел.

А имел он драгоценность, жизнь - панты. И нам надо было бы кормить его. Старый олень вроде старого человека. В молодости силы много, а ума мало. В старости ума много, зато силы мало. А вот если люди будут помогать старикам приносить к мудрости юношескую силу, тогда человечество будет счастливым".

Сизов поднялся и крикнул:

– Послушай, Николас! Ты тогда говорил ерунду!

– Я говорил много ерунды в своей жизни, - ответил Николас.

Сизов засмеялся и сказал ему:

– Я подумал о стариках, к которым ты не велел мне ходить за советом.

Николас подумал и ответил:

– Может быть...

Сизов повернулся к Васе Гусю и сказал:

– Отвези-ка меня, дружище, в контору...

12

В кабинете Сизов снял пальто, сел к столу и позвонил по телефону к Белову.

– Иван Павлович, - сказал он, - зайдите ко мне, пожалуйста.

– Иду, - ответил Белов, - сейчас иду.

Сизов осторожно положил трубку на рычаг. Отодвинул от себя бумаги, сложенные для просмотра, и, сцепив пальцы, стал напевать что-то.

Когда пришел Белов, директор Сизов сказал ему:

– Мне хочется рассказать вам одну историю. У вас есть время?

– Конечно, - ответил Белов, - это очень интересно.

Сизов закрыл глаза и начал рассказывать:

– Это было лет двадцать пять тому назад. Меня взял с собой впервые дядька мой, Сидоркин, на подкорм оленей. Он привез меня в тайгу, на поляну, где к дубу был подвешен кусок рельса. Дядька взял в руки стальной прут, который он привез с собой в телеге, и стал ударять им в рельс. Он ударил в рельс раз пять-шесть, а потом сказал мне: "Ну, валяй кричи!"

И я закричал: "Ма-аськи! Ма-а-аськи, мула-ась-ки!"

Так приманивали у нас на острове оленей. И сейчас так приманивают, вы знаете. Но олени не шли на мой зов. Тогда, высыпая корм из мешков на землю, закричал дядька. Он кричал вроде так же, как и я, но ко мне олени не шли, а к нему они вышли. Я слышал, как шуршала листва в тайге, я видел, как олени тянулись к корму, выстроившись в цепочку.

"Вот как надо, - сказал мне тогда мой дядька Сидоркин, - а ну, давай сызнова". И я снова закричал, а олени сначала остановились, а потом стали пятиться и ушли в дубняк. Дядька мне тогда сказал: "Орать не надо. Кричать надо, олень ласку любит, что человек".

Я потом целых два года учился, пока они стали подходить на мой зов.

Сизов замолчал и открыл глаза. Белов спросил:

– Разрешите мне закурить?

– Да, прошу.

Белов молчал и курил. Он курил неторопливо, обстоятельно, разглядывая со всех сторон папироску. Дым он пускал, отворачивая голову, тонкой плотной струйкой.

Затягивался Белов медленно, и при каждой затяжке у него проваливались щеки и острые скулы заливались ярким румянцем. Кончив курить, Белов отодвинул от себя пепельницу, осторожно затушил в ней папиросу и, посмотрев в окно, спросил:

– Мне можно уйти?

Сизов ответил вопросом:

– Что вы понимаете под словом "уйти"?

– Ах, вот как, - протянул Белов и снова полез за папиросами, - это уже любопытно. Тогда я попрошу вас объяснить мне, как вы понимаете слово "уйти". Не в иносказательной, а в нашей, - он невесело усмехнулся, бюрократической форме.

– Объяснять мне вам нечего. Вы и сами все прекрасно понимаете.

– Простите, Кирилл Семенович, мне кажется, вы себя очень плохо чувствуете, давайте этот разговор перенесем на другой раз.

– Нет, - сухо возразил Сизов, - мы не будем переносить наш разговор. У меня слишком мало времени.

– Вы что, уезжаете? По-видимому, в столицу? В академию?

Сизов удивленно посмотрел на Белова.

– Вы говорите, что у вас осталось мало времени, - пояснил тот, - я подумал, что вы перебираетесь поближе куда-нибудь...

– Нет, - сказал Сизов, - я никуда не собираюсь уезжать.

– Тогда почему же у вас мало времени?

– Это я не о том, - Сизов подул на замерзшие руки и повторил, жалко улыбнувшись, - это я совсем о другом, Иван Павлович.

Белов молчал. Сизов долго ждал, когда тот заговорит, и, не дождавшись, негромко сказал:

– Вы совсем не любите оленей, Иван Павлович.

– Я люблю оленей, - возразил Белов, - только я еще и порядок люблю.

– Я тоже люблю порядок.

– Да, конечно. Но вы директор. Вы можете разрешать людям делать то, чего я, ваш заместитель, разрешать не могу.

– Именно?

– Вы плохо себя чувствуете, - повторил Белов, - я ведь вижу. Давайте не будем сегодня об этом...

– Будем, - коротко сказал Сизов,- и именно сегодня.

– Что же, - медленно сказал Белов, - извольте.

И он снова закурил, теперь уже не спрашивая у Сизова разрешения.

– Вы разрешали оленеводам, - начал говорить Белов, - привозить с материка сосну для забора вокруг оленников и выгулов. Я не разрешил, потому что это слишком дорого. Просто надо сделать так, чтобы оленята не бились о забор - все равно какой, дубовый или сосновый. Надо сделать так, чтобы они не бились, и все... Вы разрешали делать на дальний оленник две ездки, а я не разрешил, потому что надо научиться ловить не десять оленей за два часа, а двенадцать или пятнадцать.