Утром выпал снег
Шрифт:
Помнишь, я читал тебе Блока, а ты бегал вокруг деревьев?
А осень была за дверью. За скрипящей дверью,
Летом гнал велосипед по лесной дороге, всматривался в каждое дерево, каждый лесной просвет, – запомнить на период холодов, до следующего лета. И возмутиться на себя.
А еще у нас с тобой была Ведьмина деревня, Дуб – шептун, Тайное дупло гномов, и яма, заросшая травой, над которой мы гадали, откуда она взялась.
Сколько пройдено в том дремучем лесу, какая же там была прохлада, а еще сенокос, грибы, костры и… лесные вечера до темноты, до черноты, когда все, уставшие от покосов, любят о чем – то поговорить. Помню, ты все допытывался, как звезды держатся на небе и о чем стрекочут сверчки.
В те звездные ночи мы с замиранием сердца смотрели на небо, мечтали. Наше теплое небо мы сравнивали с морем, которое где – то без нас шумит прибоем, – как далеки те берега!
Почему летом не вспоминается весна? Просто в голову не приходит весна, островки снега под солнцем неугомонной весны. Помнишь, сынок, как они торчали…, а чтоб добраться, воды в сапоги надо было набрать.
И вы, стайкой детей, прибегали домой, звенели крикливыми голосами – вытаскивали из сапог ноги, а потом переворачивали сапоги, а оттуда вода струей. Топали по полу, оставляя мокрый след. И получали запрет на следующую встречу с весной, пока не просохнут штаны и сапоги.
«Пи – пли – пли! Пи – пли – пли!» – капель решительно отстукивала срок течения весенних талых вод. Ты услышал тогда эти звуки и бегал, наговаривая себе под нос: «Пи – пли – пли! Пи – пли – пли!» Но тебя уже не выпускали.
Зима. Зимой мы не ждали весну, и тогда она незаметно подкрадывалась.
Зиму помню в подмосковном пансионате. Мы вернулись с лесной лыжни. Наши лица еще горят после мороза, но я уже рвусь туда, где стоит старый журнальный столик, – сейчас мы встретимся, – я, несущий идею фикс и столик, покрытый обшарпанными шахматными клетками. Тебе в светлой комнате библиотеки предстоит шахматное сражение с кем – то из толпящихся ребятишек.
Я волнуюсь за тебя, – играешь черными «сицилианку». Девочка, что сидит напротив, постарше тебя, потому твои уши краснеют, потому достаю пачку сигарет, в библиотеке это неуместно, оглядываюсь куда пойти подымить. Прячу сигареты. Как же ты волнуешься…, хотя уже увидел комбинацию и идешь к ней семимильными шагами.
Партию ты выиграл – девочка занервничала и ушла.
А ты не радовался, просто смотрел ей вслед.
Ты вернулся в осень. Бродишь, бродишь, бродишь по лесным дорожкам, уже не таинственным, а прозрачным после ушедшей листвы…Лес так медленно замирает, воздух наполняется сыроватым грибным запахом. По оставшимся листьям стучит беспокойный дождь. Чувство, что душа сыплет листьями. Не верю, что все ушло. Не верю, что ты не вспомнишь то лето. Не верю. Не верю».
Закончил писать, поднял листок, тут же положил, так, будто он прилип к пальцам. Потом схватил его и смял.
Взял новый и написал: «Почему так?Приглашение на рыбалку
Истории, которые с людьми еще не случились. Да возможно ли это увидеть заранее? Можно ли фотографировать будущее? День, который случится завтра, или в среду, или осенью? Как фотографировать время, которое еще не пришло, но которое наступает пока я пишу эти слова?
Познакомился с творчеством Александра Кульгина, и открыл для себя замечательного фотографа, который снимает не то, что видит в объективе, а то, что произойдет через несколько мгновений. У меня нет никаких доказательств. Просто чувствую так его снимки, и делюсь мыслями.
Эта история произошла совсем недавно, в 21-м году.
Больничный коридор. Идем с каким – то санитаром. Все палаты открыты. Глаза не спрятать. Боковым зрением вижу: на пути, по стенам торчат спиралевидные фигуры – это люди – спирали, от болезней люди превращаются в спирали.
– Нас потеснили. Ковидников много навезли.
Веет нечистотами.
– Сюда.
Вошли. Встали.
– Здрасьте.
– Здрасьте.
Его кровать. Налево в углу. Пустая. И чужая.
Не верится, – вчера здесь лежал отец. Еще вчера. Еще теплая после него кровать.
– Ночью санитары вынесли…, в морг, – голос, будто запись включили, могут включить вторично, если что – то непонятно. Если что – то непонятно…
Очки на тумбочке.
– Сняли, чтобы не разбились, когда выносили.
«Он объясняет почему с умершего человека сняли очки. Бред какой – то. Отец в них часто засыпал. В последний раз упал с велосипеда, а очки на носу так и остались, не разбились, и вот лежат, может ждут хозяина, когда он вернется».
– Звините (кто – то выговорил слово без «и»). Вы слышите?
– Веселый был.
– Что?
– Веселый был, – повторяю свою фразу.
И жду. Санитар оглядывается. А я с кроватью продолжаю беседу.
– Смешно как – то носил.
– Что?
– Очки смешно носил.
Очки на тумбочке начали меня приветствовать, будто они дальше читали книгу на которой лежали. Почему – то мифы Древней Греции он всегда брал с собой, взял и в последний раз.
Беру очки в руки. Левая душка сохранила свой изгиб, а правая убежала куда – то.
– Тут вещи на тумбочке, заберите. – И в сторону: —Лена! – И ко мне: —Мне пора идти. Вы тут сами.
Ушел санитар.
– Ну, давай обниму, сын, – его голос с того вечера, когда забирали на «скорой», вывозили с подъезда на коляске для сидячих больных. – Не обижайся на меня.
Сидел худой. Одуревший. Растерянный.
– Ну что ты, с кем не бывает. Так прощаешься, будто навсегда, – мои неуверенные слова, а точнее, мое вранье. Против диагноза не попрешь.
А сам думаю, а почему не соврать. Ведь батя, когда у меня открылся собственный антикварный магазин, сказал: «я в тебя верил» и это было таким бесстыжим враньем, после ругани и ремня в детстве. Ведь за десять лет до этого на одном из семейных сборищ отец опрокинул стопку и в сердцах сказал дядьке, тетке и друзьям, что сидели за столом, мол, у вас дети как дети, а у меня беда: сын – дебил, вместо уроков, или там спорта, по мусоркам лазит, по свалкам, собирает старье – сарай весь захламил. В башке ни одной извилины. Хоть бы до восьмого класса дотянуть и в ПТУ. Это за праздничным столом. На своем дне рождения.