Утром выпал снег
Шрифт:
Но водитель старика пока не заметил – ходил вдоль своего внедорожника и подробно рассказывал по телефону о том, как он продал малолитражку и приобрел этого монстра.
Понятное дело, – подумал Андрей Николаевич, – парковаться теперь труднее.
– Дед ты там долго еще?
– Вот коробку заберу от пылесоса, и уйду.
– А! Лады.
В ближайшем подъезде № 3 отворилась дверь. В проеме стоял молодой мужчина с портфелем.
– Привет, Игорек!
– Здорово Вован! Вы когда прилетели?
– Да позавчера ночью.
– Загорел, не узнать. Как Эмираты?
–
– А мы все не вырвемся, – продолжил разговор Игорек.
– Ну, Игорек, «джипяра» у тебя. Поздравляю. Обмоем?
– Не вопрос.
Закурили.
– О, мне пора. Ну вечерком звякнешь?
– А то!
– Ну заходи, дверь держу.
– Да брось. Мне надо мусор с машины выкинуть – вон бомжа жду.
– Какого бомжа?
– Да вон на мусорке возится.
Оба хорошо затянулись. Помолчали.
– Бомжей развелось, куда ни плюнь, – вдруг пробурчал Вован. – Сегодня выбросил коробку от Керхера! Уже мусорку разбомбили. Ладно, побегу – бабло рулит.
– Ну, давай – давай.
Игорек раздавил окурок, вернулся к машине, стал выгребать что – то в багажнике.
Старик деловито вынес извлеченные вещи, приноравливался, как ловчее все взять.
– Ну ладно, дед, отойди подальше, я тут выкину кое – чего, – Игорек двинулся к мусорке, и поднял голову: – Андрей Николаевич? Вы че тут?
– Да это…
– А мы же только с Вовкой Вашим стояли тут, разговаривали. Вовкой Вашим… Вы че тут?
– Да это…
– А Вовка что? Не узнал Вас, получается?
– Да ничего…
– Я думал, Вы еще в институте работаете.
– Да…
– Как Вы так? Нас же учили… с Вовкой… Куда Вы? Андрей Николаевич?
Старик быстро засеменил со двора к арке. Молодого человека он не узнал. А сына узнал по голосу, да отвернулся, чтоб не смущать.
Старик идет по улице, несет коробку от холодильника сына. Как он оказался на улице – вспоминать ни к чему, и никому об этом он не расскажет. У сына семья, маленький ребенок, а у старика никого – пусть живут.
Старик идет по улице, на душе хорошо, – в голове звуки музыка… – «Лунная соната»… – в солнечной комнате… лунная … в солнечной… – за роялем его Вовка… – учился сызмальства в музыкальной школе.
А после занятий, допоздна отец с сыном играют в приставку плейстейшн, а ночью ребенок долго не может уснуть, а отец тихо входит, поправляет одеяло. Маленький Комольцев вздрагивает, а большой Комольцев ему говорит:
– Это я – папа. Ты не узнал меня, сынок? – и также тихо уходит.
Я все равно бы от тебя ушла…
Распахнуто окно в деревянном доме. Дождь стучит по листьям берез. Дождь теплый, – когда на ладонях, а еще он навевает разные истории.
Ланцов только что стоял у окна, грел дождь в ладонях, а теперь у двери, зачем-то хотел на улицу. Протопал широким шагом, чуть дверь не выломал, еще бы, когда рост под два метра, и забыл, за чем собрался.
Будто что вспомнил?
"Да, вспомнил. Этот же вид из окна я увидел на
картине Александра Герасимова "Полдень. Теплый дождь", 1939-го года. Совпадение точь-в-точь. Интересно, Герасимова тоже выперли откуда-нибудь?» – он задается вопросом, имея в виду свое недавнее увольнение с работы."Ланцов, тебе дочь правильно сказала, у тебя комплекс жертвы. Живи с ним сам. С меня хватит," – жена прочитала приговор, и он ушел из собственной квартиры. Все навалилось разом.
Ланцов уперся рукой в косяк двери, а там за окном дождь стеной. Вернулся к окну, назад, будто позвали, а он вернулся осторожно, чтобы непогоду не вспугнуть. Пол скрипит, а ведь сколочен из массивных широких досок. Еще в позапрошлом веке.
Он посмотрел в угол комнаты, где теперь освоилась старая швейная машинка мамы. Сломана, да и шить кто будет? Ланцов? А выбросить жалко, память.
"Увози на дачу, я все равно ее выброшу", – жена поставила ультиматум, он выбрал первое.
Друзья, знакомые давно при встрече с ним приняли ироничный вид.
«У тебя мужик чужой в квартире (с намеком на жену), гони их всех».
Жена, пусть бывшая, и дочь, настоящая, взрослая, – Ланцов не понимал, как свою семью можно выставить на улицу ли отправить к этому мужчине. Поживу на даче".
Смешно сказать, остался без денег после выплаты ипотеки, жена бросила, с работы уволили. Друзья канули в лету. А тут еще и спину не разогнуть. Ну все разом, как же иначе.
– И всё-таки… как они мне: «Не нужен! В утиль!». И ни один человек не позвонил.
"Ты – тряпка, Ланцов. А с тряпками никто связываться не хочет, " – голос жены слышится даже здесь.
У нас в стране профессия – это наказание, – ты от нее зависишь, ты за нее держишься, ты совершенствуешь мастерство, ты на все согласен, – этим пользуются другие и делают с тобой что хотят, – так он хотел ей ответить. Но она вряд ли бы с ним согласилась. Кандидат наук, – ну и что? Не закончил научные исследования, – ну какая разница?
Стало быть, до своего увольнения нес Ланцов наказание, был в плену у профессии. Начальство сжалилось, отпустило на волю, а он, чудак, хотел еще побатрачить.
Там, на должностях и сокурсники его и бывшие студенты, ну и конечно те, кого прислали из министерства. Они его начальство.
"От должности в свое врем отказался," – корит жена.
– Невежды, труд не умеют ценить, – не унимается Ланцов. – Им важно, где ты пристроился, а не что ты сделал».
"Вон бог, а вот порог! Уходи, я больше не могу," – это последнее, что он услышал от жены.
Теперь житель деревни Горка Пустошкинского района Псковской области.
Каждый человек в равной мере достоин как того, что у него есть, так и того, чего нет, – размышляет этот новоявленный житель, – Посоветоваться бы с Сократом, да книги все у них остались.
"У тебя ничего нет, Ланцов. Тебе сделали "зэпэ" в пол-оклада, надо идти к начальству, а не изучать геном сибирских летучих мышей. Что?! Дочери – машина, мне – квартира? Дурак ты Ланцов, нашел чем гордиться за двадцать лет. Ну ладно, не парься, я все равно бы от тебя ушла".