Увидеть лицо

XI

Алина приоткрыла глаза — открывать их полностью было нельзя — малейшая неточность, и она проснется окончательно и разорвется эта тонкая бесплотная нить, связывающая ее с оставшимся где-то там залом с десятками зеркал. Мир вокруг плавал, качался — зыбкий, странный мир, подернутый туманом полусна, и этот туман мог лопнуть в любой момент, как туго надутый воздушный шарик, к которому прикоснулись раскаленным острием иглы.

Она сжала пальцы, и конечно же в них оказалась рукоять ножа — дедушкиного ножа, который она, уходя, оставила в своей ладони, и Алина знала, что Кристина сидит сейчас точно напротив нее — разве она не подготовила все, уходя отсюда? Она видела не человека, а лишь мутный расплывающийся силуэт, но наизусть помнила местоположение каждой части его тела. Она точно помнила, где находится голова, и ее мутный полуспящий взгляд указал ей, что Кристина так и не переменила позу.

Конечно, она не успеет дойти до нее. Алина знала, что где-то там, в другом мире, ее уже хватились — только что, но никуда не нужно было идти. Незачем. Забавно, что в том, первом сне она пожелала себе искусство боя на мечах. Сейчас оно бы не пригодилось. И не менее забавно, что многим вещам можно научиться, если достаточно сильно этого хотеть. День за днем, месяц за месяцем. Это просто игра. Игра, в которой ты заранее знаешь точку, в которую вонзается брошенный дротик, и в которой ты учишься управлять полетом ножа, представляешь, что рука дотягивается до цели, не выпуская нож, и мысленно вгоняешь нож в цель еще за мгновение до того, как он покинул твои пальцы. И теперь главным было не столько попасть, сколько не проснуться при броске. И еще до того, как Алина метнула нож, она уже видела, как он вонзается под подбородок склонившейся к плечу головы, и поэтому уже не смотрела на результат. В тот же момент, как нож исчез из ее ладони, и сила броска словно пригвоздила раскачивающийся зыбкий мир, Алина закрыла глаза, глубоко вздохнув, и помчалась обратно, по оставленной путеводной нити — сгусток сна, сплетенного с болью — такой реальной, что потеряться было невозможно.

* * *

Она открыла глаза — в центре зала и в центре дикого, пронзительного вопля, в котором были страдание, и ненависть, и ужас, и обманутая ярость, и боль потери, но Алина не слушала его и не смотрела на того, кто кричит, а стремительно отыскала взглядом оставшихся и вцепилась в них всем своим существом — в тот самый момент, когда они уже ускользали, выдергиваемые из этого мира страшной, бездушной силой, еще сами этого не понимая, — вцепилась, удерживая, и удержала, видя и осознавая каждого — и Жору, надсадно кашлявшего, с побагровевшим лицом и широкой вздувшейся полосой на шее, и Виталия с разодранным лицом и глубокими ранами на плечах и груди, и Ольгу, чья одежда превратилась в лохмотья, а из изорванной чьимито зубами ноги густо струилась кровь, и Олега с разбитыми губами и нелепо вывернутой правой рукой. Существа вокруг них таяли, превращаясь в серебристую дымку, утягивавшуюся туда, где стоял кричащий человек. Внезапно он замолчал, и густая тишина, обрушившаяся на зал, была еще более страшной, чем крик. Его глаза удивленно смотрели на грудь, кровь по которой стекала узкой лентой. Пальцы тронули кровь и поднесли к глазам, словно человек никак не мог понять, что это такое. Потом он медленно поднял голову и посмотрел на них, беззвучно шевельнув губами, и они инстинктивно вцепились друг другу в руки, словно испуганные дети.

Лешка умирал.

Они знали это.

И он об этом знал тоже.

А еще он знал, что смерть, которой в реальности нужна всего лишь секунда, здесь может растянуться на часы, и именно поэтому он улыбнулся им так снисходительно, хотя в снисходительности была горечь, потому что всетаки бесконечность для него закончилась.

Стены зала вздрогнули. Одно из зеркал сорвалось и рухнуло на сияющие плиты. Один за другим начали опрокидываться тяжелые канделябры, щедро разбрасывая горящие свечи, и тонкие колыхающиеся занавеси, прикасаясь к огню, вспыхивали и мгновенно превращались в пепел.

— Ты же сказала, что он здесь ничего не может! — болезненно прошептал Олег, и Алина с ужасом посмотрела на него.

— Я не знаю! Я не понимаю, что он делает!

— Так или иначе, похоже, всем нам крышка! — удивительно спокойно заметил Виталий, и в тот же момент в зале вдруг поднялся тугой ветер. Рассыпавшиеся свечи стремительно покатились в сторону лестницы, сталкиваясь друг с другом и подпрыгивая. Уцелевшие занавеси вытянулись, трепеща, ветер легко сорвал их, как цветочные лепестки и унес в темноту за Лешкиной спиной, который медленно оборачивался и на его лице было некое насмешливое недоумение, словно у человека, который всю жизнь потешался над сказками и вдруг повстречал гнома.

— Это не он делает, — Виталий взглянул на Алину. — Это ты?

Она отрицательно замотала головой, чувствуя холодный, непреодолимый ужас. Развевающиеся волосы хлестали ее по лицу, стоять уже становилось трудно, и Алина с отдаленным подобием удивления заметила, что остальных ветер словно бы обходил, лишь слегка встрепывая их волосы. Ее же уже чуть ли не сбивало с ног. Лешка медленно, с усилием шел к ним, пригнув голову, вытянув руки и согнувшись почти пополам, пытаясь противостоять ураганным порывам, неумолимо утягивающим его к лестнице злыми рывками.

В темной пустоте за лестницей вдруг вспыхнул ослепительный свет, и в этом свете они увидели нечто — гигантскую страшную воронку цвета густейшего мрака, который невозможно было передать ни одним оттенком черного. Стремительно вращаясь, она висела в воздухе, словно некие кошмарные врата, и пульсировала, будто жадный рот, предвкушающий лакомый кусок, и исходившая от нее бездушная сила сгибала и скручивала, и сминала сознание, как мощные пальцы крошечный кусок пластилина, и от нее тянуло гибелью и абсолютной всепоглощающей пусто-той.

— Что это? — хрипло прошептал Олег, опустив руки и зачарованно глядя на воронку, и тут же поправился. — Кто это?

— Наверное, какоето природное явление, — так же шепотом ответил Жора, зубы которого выбивали дробь. — Наверное, даже во снах есть свои законы. Свое равновесие.

— Он нарушил его, — Виталий не отрывал взгляда от сползающей к лестнице фигуры, которая на фоне воронки казалась крошечной. — Он слишком далеко зашел. Наверное, так бывает со всеми зарвавшимися снотворцами…

Как бы не велики были силы Лешки, они, в конце концов, кончились, и он, сбитый с ног, с криком кубарем покатился по полу. На ступеньке его тело взмыло вверх, и его с вытянутыми в последнем отчаянном усилии руками всосало в воронку, и напоследок они увидели его искаженное животным ужасом лицо — лицо человека, несущегося навстречу чему-то более ужасному, чем смерть. А потом он исчез, и его дикий мучительный крик оборвался, словно отрезанный ножом, и в тот же момент Алину швырнуло на пол и потащило в сторону лестницы. Стоявшая к ней ближе всех Ольга шлепнулась на плиты, выбросив руку, и успела вцепиться ей в запястье, и ее тотчас же поволокло следом. Жора ухватил ее за ногу, остальные повалились сверху и с трудом добравшись до Алины, судорожно сжали ее руки, почти выворачивавшиеся из суставов. Скольжение немного замедлилось, но их все равно неумолимо продолжало подтягивать к лестнице.

— Пустите! — закричала Алина, чье тело, уже висевшее в воздухе, вытянулось струной в направлении нетерпеливо пульсирующего темного рта. — Вы ей не нужны!

В ответ они вцепились в нее еще крепче. Ольга, зажмурившись, завизжала, и Виталий вдруг заорал, глядя туда, где кружилась засасывающая тьма:

— Это нечестно! Это была самооборона!

Несмотря на весь ужас, Алина внезапно подумала, что еще никогда не слышала ничего более нелепого. Она попыталась вырваться, но ее не отпускали, ее держали до хруста в костях, и видя их лица, Алина внезапно поняла, что они ее не отпустят никогда.

Сзади что-то хлопнуло, раздался невероятный по своей мощности чмокающий звук, словно один огромный бог от души поцеловал другого, и ветер неожиданно стих. Алина обрушилась на пол, и четыре пары рук, так и не отпустивших, потянули ее прочь, обхватили, и она вцепилась в чьето плечо, в чьюто руку, и все пятеро сбились в кучу, на мгновение обнявшись настолько крепко, что невозможно было разобрать, где кто, и в это мгновение было слышно только ошеломленное тяжелое дыхание, сухое и надсадное. Потом один из них приподнял голову и пьяно произнес голосом, отдаленно похожим на кривцовский: