Увидеть небо

Сидя за грязным столиком по соседству с двумя опохмеляющимися алкашами, я в который раз за последние три дня размышлял о смысле жизни в целом и о своей жизни в частности. Получалась полная бессмыслица. Я ни до чего не додумался, единственное, что я понял, это то, что к матери мне съездить попросту необходимо. Конечно, ей глубоко наплевать на мои проблемы, наверняка она не скажет мне ничего хорошего, но я знал, что мне станет значительно легче от того, что я ее увижу.

За три дня весна окрепла, солнце палило нещадно, отражаясь в бесконечных разливах по обеим сторонам дороги, вспыхивало и справа и слева и спереди, и даже в зеркале заднего вида. Никуда нельзя было деться от этого веселого артобстрела, оставалось только щуриться. Грачи вместе с воронами и галками склевывали с теплого асфальта останки раздавленных сусликов, взлетая прямо из-под капота. У некоторых жадность брала верх над осторожностью, и тогда они сами становились пищей для своих собратьев. Весна - самое подлое время года. Она дарит надежду, а надежды никогда не оправдываются.

Лесное, Пешня, Опарино, Ивановка, Белозеро - я знал наизусть все деревни по пути домой. Но они были для меня всего лишь - дорожные знаки, отметки на трассе, что-то вроде подъемов, спусков или ухабов. А ведь кто-то рождается в этих поселках, живет, может быть, всю жизнь и умирает, так и не узнав, что его родной Алексеевки нет ни на одной, даже самой подробной карте, и только старый дорожный указатель да почтальон знают о ее существовании. Мне часто приходилось мотаться по области и я определил свою философию трассы, где каждый участник движения является для другого лишь частью окружающего, непрерывно меняющегося за окном пейзажа, и только во время остановки, после встречи, после сигареты, после взгляда глаза в глаза или, не дай бог, аварии, мы становимся друг для друга событием, отметиной в жизни. Ты одинок, пока едешь. Поэтому дальнобойщики так радуются и включают фары, когда увидят встречные родные номера.

Я проехал ровно половину пути, когда за леском показался знак: "Куст вербы" - 1 км". Десятки раз проезжая мимо этого знака, я думал о том, какое, это должно быть, романтическое место, в котором расположена деревенька с таким красивым названием. Десятки раз я думал об этом и проезжал мимо, а сегодня я сделал то, чего сам от себя не ожидал. Я скинул газ и свернул на проселочную дорогу. Мне так хотелось чтобы этот куст вербы стал впечатлением. Я проехал по жуткой колее, расплескивая в стороны веселую жижу и безобразно пачкая машину, поднялся на пригорок и увидел хутор из семи домов, остов полуразвалившейся фермы и два фонарных столба: никакой вербы, никакой романтики. Только грязь повсюду. И вообще, верба это не кустарник, а дерево! Идиоты...

Я оставил машину около калитки и, перепрыгивая через лужи, прошел во двор. Мне навстречу, вяло помахивая хвостом, вышел наш старый дворовой кобель Кабияс. Этого урода я помню всю жизнь. На мой взгляд, он был вечным, столько, сколько прожил этот вислоухий сторож, собаки точно не живут. Своим долголетием он обязан прирожденной лени, которой страдал с детства. Его даже не надо было сажать на цепь, ему лень было убегать. Зная эту его черту, все течные суки поселка сами лазили к нему, оставляя клоки шерсти на занозах штакетника. Последние полгода он прикидывался слепым. Но меня не обманешь, просто он обленился до такой степени, что приучил мать заталкивать жратву ему прямо в пасть.

Матери не было. Я открыл дверь своим ключом и, погрузившись в запахи детства, прошел к холодильнику, чтобы выложить подарки. После этого я минут десять бестолково шарахался по дому, подмечая изменения произошедшие в мое отсутствие, потом надел калоши и вышел за околицу. В прошлом году я нанял бригаду строителей, которые целую неделю работали на усадьбе, меняя забор, кровлю и обновляя фундамент. Они обшили дом вагонкой, покрыли олифой, после чего нашу старую избу невозможно было узнать. Когда строители уехали, мать, ознакомившись с плодами их труда, расплывчато похвалила неизвестно кого, сказав в пустоту: "молодцы". Сейчас, когда их работа пережила зиму, я придирчиво рассматривал результаты, пытаясь найти изъяны. Изъянов я не нашел. Собственно, делать мне было больше нечего. Я погладил пса, зашел в дом и стал смотреть телевизор.

– Что-нибудь случилось?
– спросила мать с порога вместо приветствия.

– Почему ты так решила?
– удивился я.

– Просто сегодня - вторник. А твой день - суббота. Иду, смотрю, машина.... С чего бы это?

– Соскучился, - осторожно сказал я.

– Ха, - усмехнулась мать.

Она разделась и прошла на кухню.

– Пойди поищи яйца, - коротко приказала она.
– Я приготовлю поесть.

Я сходил в сарай и насобирал целую миску яиц, доказав перепуганному петуху, что он, в общем-то, никто. Мать встретила меня у порога, забрала миску и спросила:

– Ты ночуешь?

– Вроде как.

– Во двор вода затекает. Как припекло, вся грязь у колодца. Канава, что ли, засорилась.

Я развернулся и пошел под навес за лопатой. Я копал канаву дотемна, а когда вернулся, мать опять не пустила меня в дом, отправила в погреб за картошкой.

– Набери себе мешок, да мне ведра три. Возьми свеклы, да своей бабе скажи, пускай борщ варит

– У меня нет бабы, - сказал я.

– То-то и оно, - зло сказала мать.

Когда я наконец-то вошел в дом, стол был уже накрыт. Дымилась картошка, яишня, пахло квашеной капустой и копченой курой. Я вымыл руки.

– Будешь?
– мать держала в руках бутылку самодельного вина.

– Можно.

Она разлила в пятидесятиграммовые рюмки и убрала в сервант. Рюмка сухого вина - это как раз, чтобы размазать по деснам. Мы выпили каждый по отдельности, без всяких тостов. При этом мать, опрокинув рюмашку, мелко перекрестила рот и пробормотала что-то типа "господи прости". Я вылупился на нее во все глаза потому, что раньше за ней ничего подобного не водилось. Она смутилась. Эта ее секундная слабость повергла меня в еще большее смятение. Но я не торжествовал, просто екнуло под ложечкой. Поднятая рука, пальцы щепоткой. Обыкновенная деревенская старушка. Морщины, глубокие складки между бровями.

Но все это длилось всего лишь мгновение. Она быстро оправилась

– Ну, что случилось?
– в ее голосе звенел металл.

– Ты Игоря Угланова помнишь?
– спросил я.
– Мы как-то, еще в институте приезжали на рыбалку.

– Конечно. Это твой лучший друг.

– Кто тебе сказал?
– удивился я.

– Он и сказал, - она с презрением посмотрела на меня.
– Он всем так говорил в поселке. Хороший парень, добрый.

– В пятницу его убили.

– Жаль, - в ее голосе прозвучала тоска.
– Ты хоть на похоронах-то был?

– Да.

– Это хорошо, - она посмотрела мне прямо в глаза и в них я не увидел ничего кроме обжигающей вьюги.
– И чего ты испугался?

– Ничего.

– Врешь.

Мы помолчали.

– Его жена... вдова хочет, чтобы я разобрался в его делах. Помог выправить ситуацию с деньгами. Дескать, Игорек мне очень доверял и сам говорил, что если с ним что-нибудь случится, то дело поручить мне. А мне не очень хочется в это дело влезать.

– Ничего другого я от тебя и не ожидала.

У меня по-сумасшедшему заколотилось сердце, я кое-как сдерживал дрожь в руках и все-таки смог спросить:

– Мать, почему ты так ко мне относишься?

– Как так?

– Я так и знал, что ты не ответишь!

– Почему же, отвечу, - теперь в ее голосе сквозило снисхождение.
– Не хочу быть еще раз кинутой.

– А при чем здесь я?

– Знаешь, есть такая наука - генетика, - усмехнулась она.

– Мать, ты не генетик, ты - всего лишь агроном.

– Я - не "всего лишь", - разозлилась она.