Увязнуть в паутине

Шацкий провозглашал приготовленную заранее речь, прекрасно понимая то, какая та деревянная, но ее стиль был ему до лампочки. Главным для него было обмануть их бдительность, сделать так, чтобы все они поверили, что речь идет о простом повторении сессии двухнедельной давности. Теодор старался не глядеть на Олега, который стоял в уголке и заядло обкусывал ногти.

Рудский поднялся с места.

— Должен ли я расставить пациентов тем же образом, как они стояли тогда? — спросил он.

— Нет необходимости, — спокойно ответил ему Шацкий. — Этим займусь я, благодаря этому, мне будет легче понять функционирование механизма.

— Ну, не уверен… — с превосходством в голосе начал было Рудский.

— Зато я уверен, — довольно грубо продолжил прокурор. — И это процессуальный эксперимент, проводимый прокуратурой в связи со следствием по уголовному преступлению, а не лекция для первокурсников. И перед тем была не вежливая просьба, но информация о том, что я стану делать, так что прошу не мешать мне работать.

Шацкий перегнул палку с суровостью, но ему необходимо было поставить докторишку с самого начала, в противном случае, тот ставил бы под сомнение каждый его шаг. А вот этого прокурор позволить не мог.

Психотерапевт пожал плечами и скорчил неодобрительную гримасу, но замолчал. Шацкий подошел к нему, взял за руку и поставил посредине помещения. Издевательски усмехающийся Цезарий Рудский наверняка не подозревал, что место, в котором сейчас стоит — равно как и места всех остальных — не является случайным, но выбрано в результате очень длительного разговора, который Шацкий провел вчера с доктором Еремияшем Врубелем.

Он же взял за руку Барбару Ярчик и поставил ее справа от Рудского. Теперь они стояли плечом к плечу и глядели в сторону дверей. Усмешечка уже исчезла с лица психотерапевта, он с беспокойством поглядел на прокурора. Шацкий позволил себе подмигнуть ему.

После того он расставил Ханну Квятковскую напротив Рудского и Ярчик — так, чтобы она глядела в их сторону. Каима поставил сбоку, несколько за границами расстановки и приказал ему глядеть в точку, находящуюся приблизительно на полпути между Квятковской и Ярчик с Рудским. Рядом с этой точкой он выставил Ядвигу Теляк — которая удивленно глянула на него. Но послушно встала возле точки «х», повернувшись в его направлении, настолько сбоку, что Квятковская, Ярчик и Рудский могли свободно друг друга видеть.

Рудский был бледен, словно стенка. Он наверняка уже знал, к чему ведет Шацкий. Но у него все время оставалась надежда, что все это случайность, что прокурор действует на ощупь, пытаясь на что-либо попасть.

— Пан доктор, — сказал Шацкий, — скажите, пожалуйста, всем, какой самый главный вопрос в ходе расстановок. Во всяком случае, какой один из наиболее важных. Из тех вопросов, которые вы бы задали самому себе, если бы кто-то показал вам такую расстановку, как здесь.

В почти пустом зале любое высказывание звучало неестественно громко, к тому же оно сопровождалось эхом. Тем более пронзительной оказалась тишина, воцарившаяся после вопроса Шацкого.

— Мне трудно сказать, — отозвался в конце концов Рудский, пожимая плечами. — Все здесь мне кажется довольно случайным, я никакого порядка не вижу. Пан должен понять, что…

— В таком случае, скажу я, раз пан не желает, — вновь перебил его Шацкий. — Этот вопрос звучит так: кого нет? Кого не хватает? И действительно, похоже на то, что все вы выискиваете сейчас кого-то, кого здесь нет. Вместо этого человека — пустота. Но мы легко можем это исправить, поставив в этом месте комиссара Кузнецова.

Шацкий подошел к полицейскому и взял того за руку, на что тот тихонечко причмокнул губами. Шацкий дал про себя страшную клятву, что впоследствии мусора обязательно прибьет, но сейчас провел его в точку «х», точно между Квятковской и Ярчик с Рудским, очень близко с Ядвигой Теляк. Он поставил Олега так, чтобы они с Ядвигой глядели друг на друга. Женщина сглотнула и сделала движение, как будто собралась отступить.

— Оставайтесь на месте! — рявкнул Шацкий.

— Немедленно откройте мне ее, — крикнула Ярчик, пытаясь выглянуть, чтобы посмотреть на Квятковскую. — Откройте мне ее, пожалуйста. = Голос ее дрожал, он был на грани плача.

— Вы начали красно опасную забаву, пан прокурор, — прошипел Рудский, в то же самое время обняв Ярчик рукой. Женщина прижалась к нему. — Вы понятия не имеете, с какими силами играетесь. Я рад, что весь этот ваш «эксперимент» записывается, надеюсь, вы знаете, что я имею в виду, говоря эти слова. И поспешите, пожалуйста.

— Эт'точно, мог бы и поспешить, — буркнул Кузнецов, глотая слюну. — В сказки я не верю, но если сейчас же не сойду с этого места, то потеряю сознание. Чувствую себя и вправду ужасно, как будто жизнь из меня вытекает.

Шацкий кивнул. Победа была близка. Кузнецов глубоко заглатывал воздух, у стоящей напротив него Ядвиги Теляк из глаз лились слезы. Она выполнила указание Шацкого и стояла на месте, но неестественным образом отклонила туловище, стараясь быть как можно подальше от Кузнецова. Тем не менее, глаз она не отвела. Ярчик пыталась сдержать спазмы в объятиях Рудского, который теперь всматривался в прокурора с ужасом. Теперь-то у него не было никаких сомнений, к чему прокурор ведет. Квятковская, легко улыбаясь, даже на миг не перестала всматриваться в широкую спину Кузнецова. Каим стоял спокойно, скрестив руки на гнруди.

— Ну ладно, но разве сейчас мы играем семейство пана Теляка, а пан комиссар является Хенриком Теляком? — спросил Каим. — Говоря по правде, я не до конца понимаю, кто есть кто.

Шацкий снял пиджак и повесил его на спинку стула. К чертовой матери элегантность, он ужасно вспотел. Сделал глубокий вдох. Это был ключевой момент. Если после того, как он им скажет, кого они изображали, все сохранят спокойствие, если они все это предвидели и знают, как себя повести — то конец, ему останется лишь вежливо распрощаться со всеми и отправиться писать решение о прекращении дела. Если же он застанет их врасплох, и они расколются — кто-то из них покинет этот зал в наручниках.

— Комиссар Кузнецов на самом деле является ключевым элементом данной расстановки, — сказал он. — Хотя он и не является Хенриком Теляком. В каком-то смысле, все даже наоборот — он представляет мужчину, погибшего из-за Хенрика Теляка.

Ядвига Теляк ойкнула, но Шацкий это проигнорировал и продолжил:

— Пан, — указал на Каима, — являетесь лучшим приятелем этого мужчины, его доверенным лицом, исповедником и опорой. Вы двое, — обратился он к Ярчик с Рудским — являетесь его родителями. — Пани, — повернулся он к Квятковской, — его сестра, которая в драматических обстоятельствах открыла смерть собственного брата. — А пани, — глянул он с печалью на Ядвигу Теляк, — наибольшая, истинная и откровенная любовь этого мужчины, которого звали… — он указал на женщину рукой, желая, чтобы та сама закончила.