Уйди во тьму
Шрифт:
«Здравствуйте». (Элен, к счастью, узнала голос. Если бы ей пришлось сказать: «Это Долли Боннер?» — все сразу пошло бы вразрез с интимным тоном беседы, хоть и совсем хрупким, а этого она не хотела.) «Это Элен Лофтис. Как поживаете? — И не дожидаясь отклика: — Я подумала, не могли бы мы встретиться в полдень в „Байд-Э-Уи“. Я хочу кое-что с вами обсудить».
«М-м, нет, я, право, не думаю…» Голос звучал более чем нерешительно — голос человека шокированного, занявшего оборонительную позицию и испуганного.
Элен перебила ее: «Это очень срочно. Я настаиваю».
Как официально!
«Но нет…»
«Тогда перенесем на другое время. — Очень решительно: перчатка брошена. — Мне было бы удобнее всего встретиться сегодня, если у вас нет никаких других планов».
«Я должна поехать в…»
«В таком случае — в какой другой день?»
«Ладно, хорошо. Хорошо. В „Байд-Э-Уи“?»
«Да. Я считаю… я считаю, это в наших общих интересах».
«Хорошо. До свидания».
«Хорошо. До свидания».
Так,
К полудню на город спустилась страшная жара, и Элен уселась в уединенном уголке кафе, под электрическим вентилятором, который, словно чудовищный черный цветок, сонно поворачивался от стены, делая полукруг и разбрасывая тщедушные струйки жаркого воздуха. Вдалеке на судоверфи раздался свисток, разорвавший полуденную тишину, возвещая прибытие служащих, которые вскоре и показались — поодиночке или парами, вытирая белыми носовыми платками шеи: «Иисусе, ну и жарища же небывалая!» Но Долли не появлялась, и Элен продолжала сидеть в кафе, немного опасаясь того, что какой-нибудь мужчина узнает ее и сделает определенные выводы, но тут пришла Долли. Они знали про Милтона и Долли. Они знали. А может быть, нет? Мужчины… Огромная негритянка принесла Элен стакан с водой и оставила мокрые кружки на бумажных салфеточках. Наконец Элен поднялась, готовясь уйти, но в зеркале вешалки для шляп из орехового дерева, стоявшей в коридоре, она увидела, как Долли открыла оплетенную сеткой дверь и остановилась, озираясь, разгоряченная и несчастная. Элен слегка улыбнулась и помахала ей, Долли подошла и, отводя глаза, села, извинившись и осмотрительно заметив про жару. Появилась, вытирая лоб, официантка с напечатанным меню.
«Что бы вы хотели, моя дорогая?» — спросила Элен.
«Ну, право, я не голодна, — со смущенной улыбкой сказала Долли. — Разве что, пожалуй, чаю со льдом».
«Ну что вы, надо кушать, — поспешила сказать Элен, — особенно летом. Я слышала, что человек теряет так много, что… официантка, мне фрикадельки из семги и чай… что… я хочу сказать… — И она подняла на Долли глаза. — Человек, понимаете, так потеет, что надо есть, чтобы уравновесить эту… потерю. Это, конечно, одна из теорий».
«Да, — произнесла Долли, оглядывая со страдальческим видом кафе, — сегодня, конечно, особенный день».
Официантка нагнулась к ней.
«Вам больше ничего не нужно, мэм?»
«Нет, — сказала Долли, — нет».
«А как ваш комитет? — продолжила разговор Элен. — Я не помню, когда была в Загородном клубе. Боюсь…»
«О, отлично. О, отлично».
К часу они подошли к концу дороги, представлявшей взаимный интерес, и обследовали все тропинки; говорила главным образом Элен: ей приятно было сознавать свою ненависть к этой женщине. Более того: она уже считала себя победительницей, восхитительно царственной, она могла в любой момент нанести coup degrace [4] и безо всяких унизительных подготовок. Она распалилась, но была лишь слегка взволнована. Она подумала, что в течение тех лет, когда она знала Долли — не важно, что едва-едва и со скрытым подозрением, — она более или менее всегда так себя чувствовала. Есть люди, которые — когда встречаешься с ними после большого перерыва, — заставляют тебя собирать в уме все крохи информации, могущие, как тебе известно, интересовать вас обоих, а когда эти залежи исчерпаны, больше уже не о чем говорить, и тогда этот человек приводит тебя в смятение. Таким человеком была Долли, хотя сейчас — будучи страшно сконфужена — она, казалось, не готова была что-либо сказать, и Элен, остановившись на полуслове, обвела глазами зал, глядя на мужчин, выходивших один за другим, наевшихся, вялых, почесывающихся, оставлявших позади слабый голубой запах сигар. Они с Долли остались одни. Движение по улице, затихшее на время ленча, лениво возобновилось. Элен закурила сигарету.
4
Смертельный удар (фр.).
«О, — проговорила она, — я помню Элен Дэвисон — это та, от которой ушел муж-моряк, и это принесло ей всевозможные неприятности. Все перестали с ней разговаривать. Ну, она действительно была ужасным человеком, и вы можете догадаться, как это влияло на его карьеру».
«Да», — сказала Долли и застенчиво подняла голову, и Элен увидела над ее губой усы из мелких капелек пота.
Они обе помолчали.
Наконец Элен произнесла: «Не хотите ли кофе?»
«Нет, благодарю, нет, право же, мне пора идти. В понедельник Мелвин возвращается в школу, и мне необходимо кое-что ему купить». Она отважилась изобразить намек на улыбку, словно предложение Элен выпить кофе действительно указывало — несмотря на телефонный разговор, — что это, в конце концов, просто светская встреча. Это была улыбка амнистированного заключенного, и улыбка расплылась по ее хорошенькому лицу и неожиданно перешла в смех избавления. «Милочка, — взвизгнула она, — сколько времени мы на них тратим — на наших детей, верно? Мелвин — вылитый отец, этот старый толстяк. Ему шестнадцать, представляете, а я должна покупать ему брюки тридцать шестого
размера. — Она помолчала, улыбнулась и посмотрела на свои часы. — Ну…»Вот теперь.
«Послушайте, — сказала Элен, наклоняясь вперед. Опять она не могла заставить себя назвать Долли по имени. — Я хочу поговорить с вами о серьезных вещах».
Долли повернулась к ней — настороженная и напряженная.
«Ну конечно, а в чем дело?»
«Сейчас приступлю к изложению, — сказала Элен без улыбки, но и без злости, держа себя в руках. — Речь идет о моем муже. Теперь послушайте… теперь, я думаю, вы знаете, почему мне хотелось встретиться с вами. Послушайте… — Она приподняла брови и, не отрывая руки от стола, предостерегающе покачала пальцем. — Я, право, считаю, что вытерпела достаточно, верно? Видите ли, у меня есть семья, которую я считаю очень важной частью моей жизни, очень важной. Ну и есть кое-что еще: приличие, вернее, неприличие происходящего, если вам понятно, что я имею в виду, и откровенно… послушайте: откровенно говоря, я устала слушать эти намеки и слухи о том, как ведет себя Милтон. Я знаю, Милтона есть в чем упрекнуть, у него много недостатков, как, я подозреваю, и у всех мужей, но я хочу, чтобы сейчас было совершенно ясно, что я не позволю вам больше так себя вести». Произнося все это, она уже понимала, что ничего хорошего не получается: она, похоже, утратила преимущество, даруемое неожиданностью, лицо ее вдруг запылало, а Долли к тому же не была раздавлена, на что надеялась Элен, а лишь смотрела на нее внимательно, спокойно, задумчиво прикусив нижнюю губу. «Вам ясно, что я имею в виду, — продолжала Элен ровным голосом, — я не собираюсь вам мстить. Я предлагаю вам сейчас изменить свое поведение, и тогда мы скажем: все забыто, живите и давайте жить другим и тому подобное. Вам ясно?» Какого черта, что произошло?
Долли лениво потянулась, весь страх прошел, словно при встрече с соперницей ее опасения, волнения перед схваткой исчезли. Она медленно потянулась, подняв сжатые руки к потолку, и издала какой-то неприятный звук, похожий на рычание, — звук, говоривший об апатии, безразличии.
«Милочка, — она со вздохом опустила руки, — я просто понятия не имею, о чем вы говорите».
«То есть… — Элен такого не предвидела: ярость. — Какого черта, что вы хотите сказать? Что вы хотите сказать, говоря, что не знаете, о чем я говорила? Я скажу вам, о чем. И вы это прекрасно знаете. Вот уже шесть лет, как мне известно про вас и Милтона. Шесть лет. Вот о чем. Смотрела, как вы одурачиваете его! Разрушаете мою семью — вот о чем! И вы не знаете, о чем я говорю! Бог мне свидетель…» Как она потеряла власть над собой, как быстро исчезла ее твердая решимость! Это хитроумное тайное оружие Долли — безразличие, самоуверенное, спокойное отрицание — превратило ее атаку в дикую сумятицу. И Элен быстро произнесла, громко и ясно: «Вы же понимаете, что я хочу сказать, верно? Вы разрушаете мою семью, потому что вы эгоистка, аморальная, порочная женщина. Шесть лет вы прокладывали путь к Милтону, а теперь, когда моя дочь уехала в школу, он еще больше нужен мне, и я не потерплю этого! Понятно: просто не потерплю!» Она погрозила Долли указательным пальцем, затем, дрожа, орошая проклятиями весь «Байд-Э-Уи», вытянула всю руку. Пожилая миссис Проссер, которая была тут управительницей, появилась в дверях вместе с группой негритянок с вытаращенными глазами. «Я не стану, прострадав шесть лет, — кричала Элен, — планировать… предвидеть, что проведу… проведу остаток жизни рабой вашей непристойной грязи!»
Долли поднялась, взяла свою сумку и зонт. Она бросила холодный взгляд на Элен.
«Подождите немного, — тихо произнесла она. — Просто подождите. Я все выложу в открытую, чего вы никогда не сделаете. О’кей. Послушайте, — прошептала она, нагнувшись к Элен, — если я совращала Милтона — совращала в вашем понимании, — так это было не в течение шести лет. А произошло это, милочка, две недели назад в Загородном клубе на устроенных вами танцах. Вот видите, я и призналась. И мы с Милтоном будем вместе так долго, как он этого захочет. И мне безразлично, сколько или где, милочка, люди говорят об этом. Потому что я люблю его, а это больше, чем вы ему даете, и вы это понимаете».
Она просунула руку в петлю на зонте — медленно, без усилий, словно собираясь за покупками, да она и собиралась.
«А теперь, — сказала она, — мы подняли тут шум, так что я лучше пойду. Не говорите о шести годах, моя дорогая, потому что это неправда. Только запомните: поступки Милтона объясняются тем, что он был просто одинок. Запомните это». И Долли швырнула на стол доллар.
Затем она повернулась и пошла, презрительно стуча высокими каблуками по линолеуму, прошла мимо миссис Проссер и изумленных официанток и вышла.
«Так вот?!» — воскликнула Элен, приподнявшись со стула, но слова ее повисли в жарком, душном воздухе, где шуршали передники и юбки и звучало хихиканье исчезавших из зала негритянок.
Через несколько минут Элен села на автобус на углу Двадцать восьмой улицы и Вашингтон-авеню и, погруженная в свои мысли, не заметила, что ее монета проскочила мимо отверстия и упала на пол. Шофер многозначительно посмотрел на нее, но это тоже прошло незамеченным. Придется ей просто молчать, подумала она, сидя в слегка раскачивавшемся автобусе, уносившем ее домой. Выход придет. Сама она, конечно, не грешила — только, пожалуй, слишком часто приходила к неверным выводам: была чересчур нетерпима… Да, молчи, терпи все и, главное, старайся выбросить из головы безграничные ошибки вроде нынешней… Ох какой позор! Унижение! Да ладно… забудь это, забудь.