Уйти. Остаться. Жить. Антология литературных чтений «Они ушли. Они остались». Том III

(тогда же)

Кажется, будто он стоит в книге особняком – и интонационно, и тематически: ещё во глубине восьмидесятых он писал фактически только религиозные стихи. Разговаривал с Богом и думал о Нём ещё в самом начале 1980-х и Александр Сопровский:

Господь, отведи от греха благодать

Под сень виноградного сада.

Сподобь ненавидеть, вели не прощать,

Наставь нас ответить, как надо.

(1980)

Но Чертов – только об этом, только об этом. Советских примет, черт советской поэтики, советской лексики – ни единой. Как если бы советской истории – всей, включая литературную, – не было и он начал бы говорить сразу после Блока (или даже одновременно с ним), чьи интонации у него отчасти узнаются. Впрочем, на самом деле исторические события он очень даже видел, своё суждение о них имел: «До сатанинского обличья / Страна моя искажена» (1985), «События все на Руси непременно кровавы! // Смурная страна: лихолетье – застой – лихолетье…» (1991) и в начале девяностых – перестав быть тихим лириком – заговорил, даже возопил о них громко и с интонациями библейского пророка:

Господь, Господь, мой дольний дом в огне.

Не я ль Тебя молил о том пожаре,

Чтоб кровью захлебнувшейся державе

Не сдохнуть на Иудином ремне?

И вот огонь, которого мы ждали,

Потрескивая, бродит по стране.

(1992)

Поэты этого тома – ровесники воевавших в Афганистане и Чечне. Катя Яровая, там не бывавшая, пела о судьбе собратьев по поколению – про Сумгаит или вот, про Афганистан:

Бросают их в десант, как пушечное мясо.

Кто выживет – тому награды и почёт.

Пока мы тут сидим, пьём чай и точим лясы,

Сороковая армия идёт вперёд!

Идёт обратно в цинковых гробах,

В медалях, звёздах, знаках, орденах.

«Хотят ли русские войны?

Спросите вы у тишины…»

Из авторов этого тома антологии воевал только Александр Банников. Но практически все остальные – люди, как сказал в несколько сопоставимой ситуации Осип Мандельштам, «выброшенные из своих биографий» [2] , внезапно попавшие совсем не в те условия, к каким готовило их советское воспитание. Они оказались в ситуации слома поведенческих матриц.

Да, поэтически это очень плодотворно. Как любой выход из инерций.

Банников: «Смешно объясняться словами – как с человеком – / с собою, достигшим края Вселенной, нащупавшим край».

2

Мандельштам О. Конец романа. Цит. по сайту «Русская виртуальная библиотека»:https://rvb.ru/20vek/mandelstam/dvuhtomnik/01text/vol_2/01prose/0644.htm

Чего у этих авторов точно нет, это исторического оптимизма. Думается, нет и исторической безмятежности – у Владимира Полетаева (автор второго тома антологии, 1951–1970), например, она вполне была; и Михаил Фельдман (автор того же тома, 1952–1988) мог спокойно, хоть и горько, размышлять о метафизических проблемах и ситуации человека в мире вообще. Теперь история стала чувствоваться как воздух при ветре. Появляется катастрофизм в восприятии истории, тесно сопряжённый с темой личной уязвимости.

Вообще, люди этих поэтических поколений, кажется, особенно остро чувствовали катастрофичность, травматичность, безнадёжность существования – в том числе и обыденного, повседневного; конечность, хрупкость, обречённость жизни:

Лечу ли? Падаю ли? Плюнут с колокольни?

В руках отпиленных остались небеса…

(Макс Батурин)

Я, как лошадь со следами

Сброшенного седла на веках

Или самолёт со сломанным шасси,

Никак не могу зайти на посадку,

Так и обдираюсь о землю.

(Владимир Кокарев, в 1988-м – 17-ти лет)

Нож вскрывает шею,

И голова моя должна отпасть,

Пальцы судорожно барабанят

По железному подносу,

Кровь удивлённо остановилась

Перед невиданной железной преградой…

(Илья Кричевский, убитый во время путча 1991-го).

этим явно связаны настойчивые мотивы личного поражения, неудачи жизненного проекта в целом, трагического финала – независимо от того, по доброй ли воле автор ушёл из жизни:

Не состроить ли

Гримасу сумасшедшего

Совсем неприхотливого

Папоротника.

Или… Или впрочем

Ну что ж —

Я закончил.

(расстрелянный слепо-случайными убийцами Роман Барьянов)

Меня больше нет:

Ты видишь,

Как я разложился

На мёд и утренний свет,

На хлеб и вино…

<…>

…думаешь:

«Лучше ничего не трогать.

Опять умер».

(попавший под автомобиль Евгений Борщёв)

Мартобря тринадцатое число —

Ровно год с тех пор как меня не стало.

(Сергей Галкин)

Как жутко нам, галчонок,

околевать!

(он же; и в этом опять же нельзя не слышать отголосков остроактуального для времени Мандельштама: «Куда как страшно нам с тобой, / Товарищ большеротый мой…»)