Ужасные невинные

Чем дольше я смотрю на чертовы спирали, тем глубже они затягивают меня. Они начинают двигаться, проникать друг в друга; я почти готов впасть в транс, но что-то останавливает меня. Несовершенство конструкции. Золотая (если это золото!) фигурка животного была задумана как некий лишенный малейшего изъяна предмет, но изъян есть.

Покалеченная лапа, отбитый кончик, я сейчас зарыдаю!..

Я не преследую никакой цели, когда вынимаю из кармана рубашки кусок металла, который выудил в сортирной раковине «Че…лентано».

Просто вынимаю.

Просто провожу языком по разлому.

Просто составляю обе части: большую и маленькую.

Они подходят друг другу идеально, как паззлы в детском наборе. Они были частью единого целого. Они и сейчас – часть единого целого.

«А девочка созрела… Созрела-а… Созрела-аа-а-а!..» орут наушники соплячки через кресло от меня. Мысль, медленно созревающая в моей собственной голове:

Этого не может быть.

Для того чтобы смириться с фотографиями Тинатин в ларинском мобильнике, много времени мне не потребовалось. Для того чтобы осознать, что Тинатин и тот, другой, Макс были знакомы или – во всяком случае – видели друг друга, времени потребовалось еще меньше. Чушь, фигня, нет никакого другого Макса, я – единственный.

Но дело не в этом.

Дело в золотом осколке.

В типе, после которого он остался. Гнусном типе в униформе, ходячем пособии по энтомологии, одно лишь воспоминание о нем вызывает привкус кислятины у меня во рту. Каким образом отбитая саламандровая лапка могла оказаться у него?.. До того как я составил паззл, Ларин Максим Леонидович был случайной преградой, но при этом – совершенно самостоятельной фигурой, одиноким путником в ночи. Теперь же меня не покидает ощущение, что он – всего лишь фрагмент, звено, часть единого целого. Что это за целое – мне неизвестно.

Соплячка не сводит с меня глаз. Пялится и пялится.

Бамбук (шведка успела всучить бамбук и ей) тоже задействован. Соплячка высовывает кончик языка, острый и неприлично, вызывающе красный; проводит им по стеблю, сворачивает в трубочку, – все ее движения откровенны до омерзения.

Девочка созрела. М-да.

Она подмигивает мне!.. Маленькая сучка, пороть тебя некому! А если кто-то и решится (в чем я сильно сомневаюсь), то это будет воспринято как элемент садо-мазо-феерии в гостиничном номере, чистая постель за двадцать пять центов, Буч и Санденс всегда клевали именно на чистую постель.

Я не клюну, поищи других дурачков.

– Do you will allow 52 ?..

Опять хренова шведка. Прежде чем я успеваю что-либо сообразить, она вынимает у меня из рук брелок с саламандрой и принимается вертеть его в руках, подносит к глазам, стучит размягченным ногтем по спинке, по глазам-камешкам. Она выглядит взволнованной. Она разражается тирадой, путая английские и, очевидно, шведские слова. Я ни черта не понимаю из ее спича. Ни черта.

– Что говорит эта старая курва? – спрашиваю я у соплячки.

52

Вы позволите? (англ.)

Соплячка все еще не может справиться со своим языком, он вывалился изо рта почти наполовину.

– Что она говорит?..

Наконец-то применение языку найдено: соплячка облизывает им губы, что должно означать крайнюю степень сосредоточенности.

– Она – антиквар. Специализируется на… – Несколько коротких реплик в сторону шведской карги и такое же короткое уточнение: – На… артефактах… или что-то вроде… Из Латинской Америки. Артефакт – есть такое слово или нет?.. Та фигня, которую ты держал в руках, кажется ей очень ценной. Очень дорогая вещь и очень редкая. Очень, очень дорогая… Она может провести экспертизу в Стокгольме. Если ты захочешь. Она могла бы купить эту вещь, тебе нужно просто указать сумму.

– Ясно. Поблагодари старушку за меня.

– И все?

– Все.

Но это не все, далеко не все. Шведка никак не может успокоиться, мне с трудом удается вызволить саламандру из ее сразу ставших цепкими и хищными пальцев. Осознание того, что я являюсь владельцем ценной вещи («артефакта», как перевела соплячка), нисколько меня не греет. Единственное мое желание: как можно быстрее избавиться и от старой липучки, и от малолетней дряни, худших соседей придумать невозможно.

Шведка протягивает мне визитку.

– Call me, please 53 !..

***

…Визитка – не ключ.

Всего лишь – крошечный фрагмент, очередное звено в цепи, часть единого целого. После того как экзальтированная скандинавская мадам отдала мне кусочек картона (никаких излишеств, белый фон, черные буквы, ничем не примечательный шрифт), я сунул ее в бумажник Макса Ларина. В нем нет и не было ничего, кроме денег, – так мне казалось.

А о существовании потайного кармана я даже не подозревал. Я наткнулся на него случайно, а мог бы не наткнуться вовсе – если бы не шведская визитка. Ее нужно было куда-то сунуть, вот и нашелся потайной карман. Информации в кармане не больше, чем в ларинском мобильнике, но там обнаруживаются спички.

53

Позвоните мне, пожалуйста! (англ.)

Стандартная плоская упаковка в десяток штук: такие спички обычно лежат в прозрачных емкостях на барных стойках или рядом со свечами на ресторанных столиках; обязательно – с названием заведения, его логотипом и его телефонами.

Миниатюрный синий лыжник, его шарф (почти такой же длины, как и сами лыжи) полощется на невидимом ветру. С готическим и не совсем понятным мне немецким названием я связываться не хочу, но имеется и его английский, гораздо более вменяемый вариант:

«Paradise valley».

«Райская долина».

Долго напрягать память не приходится. О «Райской долине» я слыхал от Билли. «Райская долина» – курорт в австрийских Альпах, где погиб Илья Макаров, приятель Август, приятель Жан-Луи. Он тоже знал Тинатин и тоже был отчаянно влюблен в нее. Как и я. Сведений об отношениях Тинатин и Макса Ларина у меня нет, но есть спички в его бумажнике -

«Paradise valley».

Означает ли это, что Макс (роль которого я сейчас, вероятно, исполняю) бывал там? И если бывал – то когда? Не в то ли самое время, когда погиб Илья Макаров?

Единой картины не выстраивается, никакой ясности нет. То, что я знаю на сегодняшний момент: все те, чья судьба так или иначе пересеклась с судьбой девушки по имени Тинатин, – мертвы. Да и плевать, ничего это не изменит.

Еще идя по длинному коридору в стокгольмском аэропорту, я вспоминаю и другое. То, что выудил в папке «Last temptation»: Илья Макаров приезжал в Стокгольм и отснял здесь целую серию фотографий. Немощная пейзажная лирика, но было и кое-что поинтереснее. Труп, вот что. Труп распластан на асфальте, под головой – темная лужа крови. И еще фотография какой-то лавки, точно такую же я видел на камине у Жан-Луи.