Ужасы на Западе

Написанные под влиянием античных басен или Апокалипсиса, эстампы неустанно твердят о губительной для мужчин искусственной власти женщины. Вот юноша перед выбором между добродетелью и пороком. Первая изображается в виде ангела в строгом одеянии и с ореолом сияния; порок изображен в виде куртизанки верхом на павлине и одетой по последней моде. Сюжет "Красавицы верхом на Звере" Э.Делона ("мир, вкусив наслаждение, влечет человека в пропасть") воплощен в виде женщины, оседлавшей зверя о семи голов. Она весела, украшена венцом и экзотическим одеянием, грудь ее обнажена, она высоко подняла кубок наслаждения. Но на фоне адского огня изображен Сатана, жестом приглашающий ее в пекло. Искусство гравюры XVI в. запечатлело женщину в образе Медеи губительницы и отравительницы, соблазнившей Ясона и в конце концов убившей своих детей. Она изображена также в образе Цирцеи, превратившей в свиней спутников Одиссея.

Образ Медеи имел двойное значение — соблазна и женской жестокости. Мужчина XVI в. страшился этой жестокости. Поэтому Диана изображена неприступной девственницей, но ее целомудрие, дикое и опасное, символизирует непокорную природу. Актеон, увидевший богиню нагой, превращен в оленя и растерзан псами. "Безумная Марго" Брегеля безусловно олицетворяет властную и своенравную женщину. Марго в сопровождении таких же безумных женщин нападает на мужчин, которым они были так долго подвластны. Освободившись, они рушат все. Возглавляя обезумевших воительниц, с мечом в руке и блуждающим взором мегера держит путь прямо в ад.

Женское неистовство часто имеет эротическую основу. Одна гравюра 1557 г. высмеивает мужей, не обладающих надлежащей силой. Четыре пожилые женщины разного сословия солят обнаженным снизу мужчинам "и спереди, и сзади, чтобы прибавить им прыти и силы". Другой шуточный сюжет, уже известный по итальянскому искусству XV в., был популярен во Франции и Фландрии во второй половине XVI в. под названием "Влюбленная когорта и мужские штаны". Толпа женщин оспаривает обладание мужскими подштанниками, по форме напоминающими мужской член. Надпись под рисунком призывает дерущихся женщин к сдержанности: "Влюбленная когорта! Обращайтесь аккуратней с этим членом! Это вам не рука, нога или темя. Не повредите его в драке! Это семя, из которого произрастает человеческое племя". Однако женская жестокость не останавливается на сексуальном уровне. Ярость Марго уходит корнями в желание обладать мужчиной, который непослушен брачным законам и по своей природе разрушитель. Поэтому-то на гравюрах второй половины XVI в. так настойчиво повторяется сюжет мужа-простака, отдающего бразды семейного правления в руки жены. По сути, это та же борьба за мужские штаны, но на этот раз между мужчиной и женщиной. Она напяливает его штаны, а он ее юбку, берет в руки прялку и становится на колени перед своей мегерой, а та дает ему тумака. Варианты этой сатиры можно встретить на изображениях "перевернутого мира", так как женская разрушающая сила является одной из причин нарушения иерархии. Конечно, мир перевернулся, если жена берет в руки меч, а ее миролюбивый супруг — прялку. Непослушание слабого пола послужило фабулой басни, известной под названием "Наковальня, поедающая добрых мужей"; она изображена в виде жирного чудовища, у нее нет недостатка в пище, потому что мужья предпочитают попасть в глотку чудовищу, чем жить со сварливой женой. Шыш, питающийся добрыми женами, изображен худым, как скелет, так как редко встретишь послушную жену. Так, женщина была представлена в искусстве как воплощение греха и бунтарства, тем более если речь шла о женщине из простонародья. В "Безумном хороводе" (дерево, неизвестный автор, около 1560 г.) пятнадцать женщин символизируют пороки; у каждой из них шляпа с ослиными ушами, а в центре на возвышении стоит хозяйка танцев и играет на трубе. Пять женщин одеты изысканно, десять же остальных явно простого происхождения, как если бы степень разврата нарастала по мере снижения социального положения.

Важно также подчеркнуть еще одну аналогию: часто порок изображался в виде отвратительной старухи, любимой пособницы Сатаны. В эпоху Возрождения этот образ внушал настоящий ужас. Если в средневековье живопись и литература лишь слегка затрагивали эту тематику, то в начале Нового времени она становится доминирующей под влиянием античного искусства, которое стало более известно из-за произведений Боккаччо и «Целестины» Фернандо Рохаса (1499 г.). Эпоха Возрождения и барокко оставили в наследие отвратительный образ иссушенной словно скелет старухи, причем над созданием этого образа трудились такие аристократы пера, как Ронсар, Дю Белле, Агриппа д'Обинье, Сигонь, Сент-Аман и др.: "Живая мумия, сквозь пергамент ее кожи можно изучать анатомию" (Сигонь); "У нее источенные почерневшие зубы, гноящиеся глаза, сопливый нос" (Ронсар). Одним словом, старуха символизировала смерть: "У нее потухший взгляд, она худа, как скелет, обтянутый кожей; живой портрет смерти, мертвый портрет жизни; бесцветная падаль, могильная мертвятина, могильный скелет, достояние ворона". Такой видит старую женщину Сигонь с присущими барочному стилю излишествами: "высохшая доска; мешок с костями; фантом, которого страшится страх и боится ужас". Нет ничего удивительного в том, что эпоха, открывшая для себя наслаждение красотой женского молодого тела, с таким отвращением взирала на его умирание. Заслуживает внимания другой факт, а именно то, что скрывалось за страхом перед образом отвратительной старухи. Это было время, когда вошедший в моду неоплатонизм поучал, что красота равна доброте. Поэтому, забыв об изнуряющем женское тело материнстве, можно было предположить, что физическое старение равно злобе. Правда, иногда встречается изображение добродетели в виде старой женщины. Так, в иллюстрированном издании "Корабля дураков" Бранта и в шести настенных росписях парижской конфекции с названием "Истинное зеркало человеческой жизни" (вторая половина XVI в.) Целомудрие изображено в виде некрасивой пожилой женщины с пальмовой ветвью в руке. Ее колесница, запряженная двумя единорогами, давит Купидона. Но подобная живопись является исключением: лишь одна из трехсот аллегорий с изображением старой женщины символизирует положительное качество. В основном образ старой женщины использовался для символа зимы, бесплодия, голода, Великого поста, зависти (очень распространенная аналогия), сводни и, конечно, колдуньи.

Что касается последнего образа, то живопись Дюрера, Грина и других художников под стать проклятиям Ронсара, Дю Белле и д'Обинье, которые, в свою очередь, черпали вдохновение в античной поэзии. В оде 1550 г. Ронсар гневно говорит о вандомской ведьме, которую подвергли наказанию плетью, но, к сожалению, не казнили. Так пусть она умрет скорее! "И ее поганые кости никогда не скроет земля; пусть их растерзают вороны и псы". Эта сельская Медея знает секрет любовного зелья и сглаза, наводит ужас на людей и зверей, блуждая по кладбищам, она имеет власть над злыми силами природы: "Тебя почуяв, воет пес, реки текут вспять, и волки идут следом за твоей тенью".

То же чувство ужаса запечатлено в произведениях Дю Белле, который осыпает старую женщину проклятиями и оскорблениями: "колдунья и сводня, Горгона, старая чаровница", и повторяет общие места демонической литературы: "По твоей вине вымерзли виноградники, побиты градом посевы, засохли деревья. По твоей вине плачут землепашцы о погибшем урожае, а пастухи — о погибшем стаде".

Так, поэты, претендующие на гуманизм, повторяют худшие из обвинений инквизиторов. Вновь появились Горгоны, которые идентифицировались теперь со зловещими пособниками ада.

Логично, что в эпоху, когда люди так боялись Судного дня, дьявол и его подручные придали новый размах тысячелетнему страху перед слабым полом. Несмотря на некоторую реабилитацию женщин, которую, впрочем, нельзя считать официальной, эта цивилизация более, чем какая-либо другая, обвинила их. Культура того времени, взбудораженная и неустоявшаяся, ищет способы контроля над существом, стоящим так близко к природе, где Сатана "есть князь и бог". Для большинства мужчин эпохи Возрождения женщина по крайней мере подозрительна, но чаще всего опасна. Они оставили нам ее реальное, а не мифическое изображение. Тому, кто направлял письменную культуру, была чужда мысль, что женщина ничем не лучше и не хуже мужчины.

Глава XI ИСТОРИЧЕСКАЯ ЗАГАДКА: ВЕЛИКОЕ ГОНЕНИЕ НА ВЕДЬМ (I): досье

1. Рост страха

В начале Нового времени страх перед женщиной, этой непостоянной половиной человечества, достиг у теологов и юристов своей кульминации. Поэтому нет ничего удивительного в том, что охота на ведьм проходила с такой поразительной жестокостью. Напомнить об этом не будет лишним, но при определенных условиях, то есть увязав страх перед ведьмами с его другими видами. Речь идет не о переписывании заново истории процессов над ведьмами, а об их изучении в глобальном контексте, только таким образом возможно определить их истинное место в истории и ту роль, которую играли при этом религия и культура.

Христианские императоры IV в., затем Юстиниан на Востоке, а на Западе — Хильдерик III, Карл Великий и Карл Лысый ввели строгое наказание за занятие магией. В то же время Соборы неустанно запрещали магию. Однако Церковь позднего средневековья была милосердна и призывала к сдержанности в отношении виновных, которым следовало сохранить жизнь хотя бы для того, чтобы они могли раскаяться (из письма Льва VII немецкому архиепископу); точно так же не следовало преследовать невиновных женщин под предлогом разразившейся грозы или эпидемии (письмо Григория VII датскому королю). В епископальном руководстве, составленном около 906 г., по заказу архиепископа Тревского, — известном "Епископальном каноне", — старинное поверье о ночных скачках, в которых участвуют женщины, поклоняющиеся культу Дианы, признавалось вымыслом. Верить этим домыслам — значит дать обмануть себя дьяволу, но, поскольку речь идет о вымысле, то суровость излишня. Итак, учитывая, что большинство населения оставалось язычниками и, несмотря на суровость законов, теоретически запрещающих занятие магией, церковные власти в позднее средневековье проявляли в этом вопросе достаточно здравомыслия или, во всяком случае, прагматизма. Положение изменилось в конце XII в. под влиянием взаимосвязанных причин: во-первых, признание еретиками альбигойцев и вальдейцев, во-вторых, неудержимое желание обратить всех в христианство, которое проповедовалось и распространялось странствующими монахами. О беспокойстве в церковных кругах можно судить по развернувшейся дискуссии на IV Латранском Соборе, который вынес решение об обязательном ежегодном причастии и исповедании, ужесточил сегрегацию евреев и обязал епископов под угрозой низложения преследовать и карать еретиков. Затем, когда катары на юге Франции были побеждены, Григорий IX назначил в 1231 г. первым официальным инквизитором Германии Конрада Марбургского, потрясающего аскета и фанатика, который в течение полутора лет, вплоть до своей насильственной кончины, терроризировал Эрфурт, Марбург и долину Рейна. Только после его смерти погасли костры инквизиции. Но по его настоянию папа издал две буллы (в 1232 и 1233 гг.), в которых перечислялись все злодеяния еретиков, против которых боролся Конрад. Как полагали инквизитор и святейший папа, существовало тайное общество, в котором обряд посвящения требовал от вступающего поцеловать зад черной кошки и жабы и принести поклонение бледному, худому и холодному как лед человеку. На этих дьявольских сборищах поклонялись Люциферу, предавались сексуальным оргиям, а на Пасху ели облатку — тело Спасителя — и выплевывали ее в помойку. Так был обрисован тип культа, который получил вскоре название «шабаша», и антирелигия, угрожающая и противостоящая христианству. Однако преемники Григория IX не были так решительно настроены против демонических тайных обществ. В 1275 г. Александр IV не полностью удовлетворил требование доминиканцев на право инквизиции колдовства, и согласился лишь в том, что оно явно связано с ересью. Это было борьбой в тылу, так как рос страх перед дьявольской силой.

В этом плане Св. Фома Аквинский мало отличался от своих предшественников. Тем не менее он во многом превзошел авторов "Епископального канона", утверждая, что демоны могут помешать плотской любви или, приняв мужское и женское обличье, вступать с людьми в половую связь. И все же святейший ученый муж был скорее проводником идеи божественности, а злодеяния его занимали лишь время от времени. Основательно занялся этим Иоанн XXII, пришествию которого предшествовали громкие процессы, свидетельствующие об усилении сатанинского наваждения. С 1307 по 1314 год проходил процесс Храмовников, которые под пытками признавались в том, что отрицали Христа и плевали на Крест. В то же время епископ Труа был обвинен в убийстве через колдовство королевы Франции и в отравлении ее матери; правда, обвинение не подтвердилось. А вот Энгерранд де Мариньи, бывший хранитель казны Филиппа Красивого, за попытку убийства короля с помощью магии и восковых фигур был повешен в 1315 г. в замке Монфокон. Наконец, в 1317 г. Мао, графине Артуа, было предъявлено обвинение в приготовлении ядов и снадобий с помощью колдуньи Эсден. Однако обвинение было с нее снято. В этой атмосфере смуты и слухов о колдовстве Иоанн XXII, посоветовавшись с настоятелями орденов, богословами и епископами, издал в 1326 г. в Авиньоне буллу "Выше его воззрения". Отныне колдуны считались еретиками и инквизиция получала право их преследовать. Маги отвратили лик от истинной веры, поклоняясь дьяволу, вступив с ним в сговор и общаясь с демонами при помощи зеркал, перстней и снадобий. Христианам было отпущено восемь дней, чтобы отречься от Сатаны, прекратить занятие колдовством и сжечь книги по магии. Так сформулировалось опасное уравнение

злодейство = дьявольское колдовство = ересь

и замкнулся треугольник, внутри которого вскоре запылали костры инквизиции.

Позднее, в XIV в., деятельность инквизиции против колдовства была упорядочена как в теоретическом плане, так и на практике. В процессах над тулузскими ведьмами 1330–1340 гг. впервые было произнесено слово «шабаш». Имея опыт борьбы с катарским дуализмом, инквизиторы Лангедока под пыткой вынудили обвиняемых к признанию и противопоставили истинной Церкви ночную антицерковь, которая поклоняется Сатане, принимающему козлиное обличье, отрицает Христа, оскверняет облатку, нарушает спокойствие кладбищ и предается оргиям. Дьявольские сборища, против которых в XIII в. выступал Конрад Марбургский, теперь получает одиозное название «шабаш». Несколькими годами позже — в 1376 г. — Николау Эймерих в течение 12 лет исполнявший должность генерального Инквизитора Арагона, записал и упорядочил опыт своей деятельности в виде руководства для пользования собратьев по вере. Его "Руководство инквизитора" напоминает "Крепость веры" ярого антисемита Альфонсо де Спина. Эймерих считает, что гадание на картах и по линии судьбы на руке не является еретическим действом. Ересью считается все, что связано с демонами. Поклонение им на шабашах или в других местах считается культом единого бога, если же в них видят божественных посредников, то это культ святых. Заклинание силами ада также еретично, при этом используются магические знаки, фигуры и действия. Таким образом, все было готово для начала охоты на ведьм: разрешение получено, процедура упорядочена, преступления уточнены. При этом все смешалось — ведьмы, катары, колдуны, вальдейцы. Смешение ереси и колдовства привело к тому, что в зависимости от места и времени обвиняемые преследовались как религиозными, так и светскими судами. В конце XIV и в течение XV века растет число процессов над колдунами и трактатов, осуждающих колдовство. Оба фактора взаимосвязаны, так как теоретические произведения дают импульс преследованиям, которые, в свою очередь, являются для первых источником фактического материала. Посчитано — и цифры явно не завышены, — что в Европе в период 1320–1420 гг. было 12 процессов над ведьмами, которые велись инквизиторскими трибуналами, и 24 дела, которые слушались в светских судах; в период 1421–1486 гг. (дата выхода в свет "Молота ведьм") было 34 процесса в инквизиторских судах и 120 — в светских. В 1387 г. 67 колдунов и колдуний были приговорены в Каркасоне к сожжению на костре "за магию и преступления, связанные с ересью вальдейцев, альбигойцев и бегинов". В 1410 г. проходят суды в Венеции и снова в Каркасоне; в 1412 г. — в Тулузе и опять в Каркасоне. В 1428 г. власти епархии обнаружили очаги колдовства в Зиттене, в 1440 г. — в швейцарских и французских Альпах, в частности в Дофинэ. Виновных считали вальдейцами и обвиняли в том, что они летали на встречу с дьяволом. После 1430 г. растет также число процессов в Юре. Затем, в 1453 и 1459 гг. во Франции проходят два сенсационных суда. Первый суд обвинил доктора богословия Г.Аделина в том, что он в своих проповедях отрицал реальность шабашей и вступил в сговор с Сатаной. Приговоренный к пожизненному заключению, он умер в тюрьме четыре года спустя. Суд 1459 г. слушал дело вальдейцев Арраса. Двое обвиняемых под пыткой признались, что видели на шабаше властей города. Следствие вели инквизитор города и два доминиканца, убежденные, что каждый третий христианин — колдун. 32 обвиняемых под пыткой признали свое участие в шабашах и скрепили свои показания подписью. 18 из них были сожжены на костре, но в момент смерти они отреклись от своих показаний. В июне 1491 г. со всех было снято обвинение. Запоздалое раскаяние! А между тем растет страх перед колдунами как в религиозном, так и светском судах. В конце XV в. верхняя Германия и епархия Комо стали театром, где разыгрывалась настоящая охота на подручных Сатаны.