Ужасы. Замкнутый круг

Мисс, которая тоже услышала разговор детей, мило покраснела, и внезапно я почувствовал, что получил свой шанс.

— По-моему, нужно устроить им экскурсию по какому-нибудь грандиозному особняку, — сказал я, будучи прекрасным гражданином.

— Это будет замечательно, — ответила она с улыбкой, которой улыбаются испанскому поверенному в делах.

— Но сначала нам лучше разведать местность, — добавил я. — Чтобы вы могли составить план. Вы знаете Тэттершем-Холл?

— Нет, я не знаю Тэттершем. — Голос ее внезапно стал резким. — Кто там сейчас живет?

Я почувствовал, что перехожу в лагерь ее противников.

— Туча бабочек.

— А, эти идиоты со своими шелкопрядами, — невежливо отозвалась она. — Они купили его за бесценок у Берти Тэттершема, когда он заболел белой горячкой, глупый старик.

Мимо прошла директриса, одарив нас таким взглядом, что стало ясно — она с радостью увидела бы нас обоих на кресте.

— Вы свободны в субботу днем? — спросила Доринда. Она всегда переходила в наступление первой.

Я подъехал к Барлборо-Холлу ровно в два. Доринда расхаживала по регулярному саду с двумя пекинесами сомнительной репутации с кличками Марко и Поло; она не то учила собак полоть сорняки, не то учила цветы, как расти. Но кого-то она явно распекала.

Марко в качестве приветствия помочился на мои лучшие саржевые брюки.

— Вижу, вы мало общаетесь с животными, — жестко заметила Доринда. — Это знак привязанности — он пометил вас как свою собственность.

Очевидно, Поло почувствовал себя уязвленным этим превентивным ударом Марко по моей одежде; он с небрежным видом подошел и впился зубами в грязную шерсть на шее соперника. Вместе они покатились в жалкие лавровые кусты, издавая звуки, какие обычно слышны в зоопарке во время кормления.

— Они большие друзья, — заметила Доринда.

Она взглянула на мой «крайслер»-универсал, припаркованный на тонком и изрезанном колеями слое гравия.

— Это иностранная машина?

— Это машина незаконного происхождения, — мрачно сказал я. — Ее матерью был «роллс-ройс», но однажды ее оставили ночью на улице, и ее изнасиловал автобус.

— Вы думаете, мы сможем попасть туда с помощью этого?

— А также с помощью вашего лучшего шератонского комода, шести чиппендейловских обеденных стульев и всех ваших фамильных портретов.

— Ах да, вы же торгуете мебелью, верно?

Начало было не слишком благоприятным, и продолжение оказалось не лучше. Мы вошли в холл Тэттершема, уставленный мертвыми заморскими бабочками в целлулоидных коробках, за которые некоторые люди готовы отдавать до четырехсот фунтов.

— Фу! — сказала Доринда; возглас отвращения был произнесен так громко, что наверняка заставил бы короля Гарольда [42] бежать с поля битвы при Гастингсе.

42

Гарольд II (1022–1066) — последний англосаксонский король Англии, погибший в битве при Гастингсе.

Все присутствующие обернулись.

— А я думал, ваша братия любит мертвых животных, — заметил я.

— Только тех, которых мы застрелили сами. Хотя, когда… то есть, если бы я пригласила вас на чай, вы бы не нашли во всем Барлборо ни одного мертвого животного. И мы не «братия» — мы самостоятельные личности, а еще я не знакома с герцогом Эдинбургским.

Я надеялся, что в месте, которое хозяева Тэттершема называли «джунглями», будет романтично: это была старая оранжерея, все еще заставленная пальмами и маленькими звенящими электрическими водопадами, но теперь здесь порхало множество тропических бабочек, которые буквально садились вам на руку.

— Здесь чертовски жарко. Хуже, чем в турецкой бане, — заметила Доринда. На плече у нее устроилась синяя малайская бабочка-парусник. — Какая-то потрепанная, — заметила она. — Чуть ли не на кусочки разваливается. Какое жалкое существование.

Затем она таскала меня из комнаты в комнату, по дороге расспрашивая всех, кто попадался ей, о процессе получения шелка. Я на минуту оставил ее. Это была ошибка. Я услышал, как она громко кричит:

— Вы хотите сказать, что, для того чтобы получить шелк, вы убиваете эти несчастные создания?! Убиваете, варя их заживо? Чудовищно. Это нужно запретить. Теперь, когда я узнала об этом, я буду носить синтетические трусы.

Я увел ее прочь от покрасневшего куратора на, как говорили в ВВС, максимальном наддуве.

— Нельзя приводить сюда детей, — заявила она, когда мы, спотыкаясь, неслись вниз по ступеням крыльца. — А это что?

Она резко остановилась, и я наткнулся на нее, что было не слишком неприятно.

— Это Тэттершемская церковь.

— Но от деревни до нее три мили.

— А от Холла очень близко. Местные джентри могли дойти туда, даже не замочив ног. А деревенские вынуждены были топать час — впрочем, для крестьян это сущие пустяки.

Ее ледяные синие глаза оглядели меня с ног до головы.

— Я и не знала, что существует профсоюз крестьян, мистер Эшден, — наконец произнесла она, — и не знала, что вы назначили себя его представителем. Мне казалось, что ваш отец был докером или кем-то вроде этого, и вы не даете мне это забыть. По-моему, вы бросили школу в двенадцать лет и чистили сапоги господам за два шиллинга и полдня выходного в неделю.

— Мой отец, — сказал я, — управляющий банком в Коттсдене, и я был вторым по истории в Дареме.

— Значит, это профсоюз мелких буржуа?

— Вы хотите осмотреть церковь?

Может быть, дело было во внезапных заморозках в майский день наших отношений, но, когда мы подошли к этой церкви, меня пробрала дрожь. Такие церкви мне не нравились. Возможно, когда-то она была средневековой, но с ней варварски обошлись во время господства неоготики. Самое худшее из того, что они сделали, — это заново облицевали ее каким-то блеклым камнем, похожим на мрамор, гладким на ощупь и неприятным, как сироп алтея. Время немилосердно к такому камню: в каждой трещине и на каждом выступе развелась плесень, стены покрывали бледно-зеленые подтеки. Церковь походила на могильный камень с окнами, выдолбленными изнутри.

Дверь была открыта. Судя по ржавому замку и крыльцу, усыпанному прошлогодними листьями, за запорами никто не следил; до ближайшей деревни было три мили, а вандалы в округе не орудовали. Пожелтевшие объявления были приколоты к доске кнопками, превратившимися в комочки ржавчины. Викарий, преподобный Эрнест Лейси, жил в пяти милях отсюда, в Теттсдене, — если здесь служил все тот же викарий.

Мы прошли внутрь и оказались в полной темноте, несмотря на окна с пурпурно-синими витражами. Мы стояли так несколько мгновений, не видя даже пола у себя под ногами.