Уже мертва

— Министерство?

— Министерство социального обслуживания.

— Значит, она постоянно передвигалась по городу?

— В ее задачи входило консультирование владельцев и поваров кафе и ресторанов, в основном в различных эмигрантских районах. Она объясняла им, какие следует за купать продукты, помогала составлять меню, советовала, как поступить, чтобы блюда, которые они желали готовить, оставались недорогими и не вредили здоровью клиентов. Она все время наведывалась то в тот, то в другой ресторан, чтобы убедиться, что там все в порядке.

— В каких районах ей приходилось работать чаще всего?

— Во всех. В парке Экстенсьон. В Сен-Анри. В Маленькой Бургундии.

— Как долго ваша жена сотрудничала с министерством?

— Лет шесть или семь. До того она работала в больнице.

— Ей нравилось ее занятие?

— О да. Очень нравилось.

Его голос слегка дрогнул.

— У нее был свободный график?

— Она работала постоянно. По утрам. По вечерам. В выходные. То там, то тут все время возникали какие-то проблемы. Франсин помогала их устранять.

Его челюсти на мгновение сжались.

— У вас не возникало разногласий, связанных с ее работой?

Он помолчал.

— Мне хотелось проводить с ней больше времени. Я мечтал, чтобы она вернулась в больницу.

— А вы чем занимаетесь, мсье Моризет-Шанпу?

— Я инженер-строитель. Только в наши дни практически никто ничего не строит. — Губы мужчины тронула грустная улыбка, и он немного склонил голову набок. — Меня сократили.

— Простите. Вам известно, куда ваша жена намеревалась ехать в тот день, когда ее убили?

Он покачал головой:

— На той неделе мы с ней практически не виделись. В одном из заведений случился пожар. Она пропадала там днем и ночью. Возможно, и в то проклятое утро собиралась поехать туда же. Или в какое-то другое место. Не знаю. Франсин никогда не вела никаких журналов, не составляла списков. Ничего подобного не нашли ни в ее офисе, ни здесь. Накануне она сказала, что должна съездить в парикмахерскую. — Он посмотрел на меня взглядом страдальца. — Вы не представляете себе, как больно это сознавать: я не знаю, чем моя жена намеревалась заняться в день ее убийства.

Нашему разговору аккомпанировал едва слышный шум из аквариумов.

— Она не рассказывала вам в тот период чего-нибудь странного? Например, что кто-то звонит ей и молчит в трубку? — Мне представилась Гэбби. — Или о какой-нибудь неприятной встрече на улице?

Он покачал головой.

— А рассказала бы, если бы подобное с ней произошло?

— Наверное, да. Но в те дни на разговоры нам не хватало времени.

— Это случилось в январе. Было холодно. Все двери и окна в эту пору обычно закрыты. Ваша жена всегда запирала их на замок?

— Да. Ей вообще не нравился наш дом. Переехать сюда уговорил ее я. Некоторые из наших соседей — личности весьма сомнительные. Это всегда ее раздражало. По рабочим делам ей нередко приходилось ездить в неспокойные районы. Она мечтала, вернувшись домой, чувствовать себя защищенной, как жители многоэтажек с мощной сигнализацией и охраной. Ей нравился здешний простор и двор, но она хотела покоя, хотела ощущать себя «неприкосновенной». «Неприкосновенной» — это ее выражение. Вы понимаете?

Я понимала его лучше, чем он мог себе представить.

— Когда вы видели свою жену в последний раз, мсье Моризет-Шанпу?

Он с шумом втянул в себя воздух и выдохнул:

— Ее убили в четверг утром. Накануне вечером она работала допоздна из-за того пожара, поэтому я, не дождавшись ее, лег спать.

Он опустил голову и вновь уставился в паркет. На щеках проступили красные пятна.

— Я проснулся, когда она вернулась, но не захотел слушать, как прошел ее день. — Его грудь тяжело поднялась и порывисто опустилась. — На следующее утро я встал рано и уехал, не сказав Франсин даже «до свидания».

Некоторое время мы оба молчали.

— Вот какую страшную ошибку я допустил. Ее уже не исправишь. — Он поднял голову и медленно перевел взгляд на бирюзу воды в аквариуме. — Из-за моего недовольства ее работой мы отдалились друг от друга. Мне суждено носить на сердце этот груз до конца своих дней.

Не успела я придумать, что ответить, как он резко повернулся ко мне и заговорил — уже более напряженно и горячо.

— В то утро я ездил к шурину. Он пообещал помочь мне с трудоустройством. Пробыл у него несколько часов. Вернулся в… около полудня. Она была уже мертва. Они тут все осмотрели…

— Мсье Моризет-Шанпу, я не…

— Мне кажется, наша беседа не имеет смысла. Дело так и не сдвинется с мертвой точки.

Он поднялся, давая мне понять, что я свободна.

— Простите, что заставила вас мысленно вернуться в тот страшный день.

Моризет-Шанпу молча оглядел меня и вышел в прихожую. Я проследовала за ним.

— Спасибо, что уделили мне время, мсье Моризет-Шанпу. — Я протянула ему свою визитку. — Если вспомните еще какие-нибудь подробности, пожалуйста, позвоните.

Он кивнул. Его лицо искажала страдальческая гримаса человека, бесконечно корящего себя за то, что он не попрощался с женой должным образом.

«Разве у кого-то другого все сложилось бы иначе? — подумала я. — Разве кто-то на его месте смог бы попрощаться с ней должным образом? И как это?»

Направляясь к машине, я чувствовала спиной его взгляд. Было жарко, но внутри у меня гулял ледяной ветер. Я прибавила шагу.

Беседа с Моризет-Шанпу произвела на меня сильнейшее впечатление. Перед глазами так и стояло его лицо. По дороге домой я задавала себе тысячу вопросов.

Какое я имела право усугублять мучения этого человека?

Он очень терзался.

Из-за того, что я разбередила раны в его сердце?

Нет. Просто ему не дают покоя угрызения совести. Раскаяние.

Раскаяние в чем? В том, что он обидел свою жену?

Нет. В том, что пренебрег ею. В том, что накануне последнего в ее жизни дня отказал ей в разговоре, повернулся спиной и заснул. В том, что, уходя утром, не удостоил ее элементарным «до свидания». Она умерла, чувствуя себя отвергнутой им.