Ужин с аристократом

– Ты мне так и не ответил, – напомнил Юлик.

– Я послал ей телеграмму. Если не могла, позвонила бы. Значит, собирается. – Улыбнулся Олег и подумал: “Неужели у Юлика к Ире что-то серьезное?”

– Здорово! Можно я поеду ее встречу?

– Конечно, поедем вместе. Она, когда возьмет билет, мне сообщит.

Юлик еще немного посидел с Голеневым. Но выглядел рассеянным и часто смотрел на часы. Олег его не задерживал. Простившись с парнем, он вышел в сад, спустился к пляжу и уселся в шезлонг. На столике еще лежали сигареты Маки и бутылка коньяка. Он налил себе пол-стакана, сделал глоток, припомнил смущенное лицо Юлика и вытянул из пачки сигарету. Пролежав несколько дней на улице, табак немного отсырел, но Голенев этого не заметил. Сегодня он как-то особенно остро понял, что его дети выросли. У них уже начинается своя взрослая жизнь, и он сомневался, вправе ли навязывать придуманную для них жизненную схему. Но тогда как быть с целью, ради которой он столько потратил сил и времени? Он учил своих сынов и Юлика Постникова, для того, чтобы повзрослев, они вернулись домой и сделали, то, что не смогли их родители. Создали хоть в маленьком Глухове модель нормальной европейской жизни. Голеневу для этого не хватало образование. Он, конечно, поможет, и сил еще достаточно, но руль брать в свои руки должны молодые. Потом он стал думать об Ире. Его с девушкой связывали какие-то особенно нежные отношения. Когда Ира приезжала, все наполнялось удивительным светом. Ира излучала солнышко. Ему было грустно, что у Лены и Трофима не все хорошо. Он знал, что отчим Ирочки становится пьяницей. Голенев не понимал почему? Ведь Трофим занял место Постникова. У мэра города нагрузка не шуточная. Молодого мужика это должно стимулировать. Рядом любимая жена, хороший новый дом, возможность помогать людям своей работой. Что еще нужно для счастья мужчины!? А он запил. Голенев сам стал понемножку прикладываться к спиртному. Недаром любовница его предупредила – “Смотри не спейся”. Но с ним все понятно. Настоящего острого дела нет. На родине прекрасно обходятся без него. И здесь, в Англии, парни учатся без его помощи. Большой любви тоже нет. Мака скорее привычка, чем лирическая привязанность. Ее тело по-прежнему волнует его мужское начало, оставляя душу и сердце спокойными. Но зависимости от алкоголя Голенев не боялся. Он знал, в любой момент может убрать бутылку в бар и забыть о ее существовании.

После встречи с Юликом Олег догадался, о чем хочет говорить с ним ректор. Посоветует оставить Постникова в Англии. Бывший афганец сам хотел и боялся последней встречи с сэром Чарльзом. Впервые познакомившись с ректором, он мучительно вспоминал, откуда знает его фамилию, и вдруг понял – у него на руке часы с гравировкой на обратной стороне – Bear with honour, что переводится как “носи с удовольствием” или “носи с гордостью”, и подпись “твой отец Чарльз Вайтли”.

Отец Никодим сам чувствовал, что провел воскресную службу вяло. Толпа, заполнившая маленький храм, держалась плотной массой, и воздуха верующим не хватало. Священник тоже начинал задыхаться и воскресную службу по возможности сократил. Когда он уходил за Врата Господни, видел, как бабки в правом пределе шушукались и неодобрительно посматривали ему в спину. Никодим забыл подойти к ним и окропить святой водой. Рассеянность батюшки проистекала не только от спертого воздуха, но имела и вторую вполне мирскую причину. Молодой священник со вчерашнего дня ждал свою главную прихожанку и не дождался. Он уже было скрылся от своей паствы, но его кто-то схватил за рукав:

– Исповедоваться бы, батюшка. Грех на мне. – Священник оглянулся и увидел полную женщину, взирающую на него с тихим восторгом.

– Приходи, сестра, в любой будний день. Сегодня Воскресенье, и не положено, и народа тьма. – Отказался Никодим, но прихожанка не сдавалась, схватила его руку и присосалась к ней поцелуем: – Смилуйся, батюшка, трудно терпеть. Исповедуй.

– Ладно, сестра, иди за мной. – В маленькой церкви, выстроенной бандитом Кащеевым, исповедальной комнатки не имелось. Да в его времена не возникало и большой необходимости в этом. Кащеев стоил церковь для себя и на приток верующих не рассчитывал. На территорию его царства горожане приходили за покупками, а молились в церкви деревни Щеглы. Маленькая деревянная часовня на кладбище постоянно не действовала. В ней отпевали покойников. А город, с тех пор как храм на Вороньем холме большевики взорвали, своей церкви не имел. Но времена изменились. На месте кащеевского кооператива возникли огромный супермаркет и здание офиса компании Маки из стекла и бетона. Заведовал офисом приезжий немец, благодаря чему супермаркет и его окрестности горожане прозвали Немецкой слободой. Из прежних строений подружка убиенного бандита сохранила церковь и свой коттедж. Народ в супермаркет съезжался со всей округи, и маленькая церковь теперь едва вмещала прихожан. Построив себе особняк на берегу реки, Мака передала кащеевский коттедж отцу Никодиму.

– Ну в чем ты грешна, раба Божья? – Рассеянно поинтересовался батюшка.

– Мне стыдно, – прошептала толстуха, продолжая пожирать глазами священника.

– Перед Господом стыда нет, а я слуга его на земле. Так что и меня стыдиться не нужно. Выкладывай. – Ободрил женщину священник.

– Грешна я, батюшка, и в своих помыслах, и в своих желаниях. А по-людски сказать, любовь к тебе извела мою бабью душу. Вот и пришла открыться.

Никодим осмотрел женщину, отметив про себя ее объемные прелести, и покачал головой:

– Не искушай, сестра, понапрасну. Не будет этого. Что вы, сговорились все!? Я же священник, а не племенной жеребец.

– А вот хозяйку свою не гонишь, – продолжала настаивать влюбленная прихожанка.

– У меня нет хозяйки. Ты что-то путаешь, сестра. Надо мной один Хозяин, Господь наш.

– Не лукавь, батюшка. Все знают, что Соловьева частенько у тебя ночует. Люди-то видят. Она же тощая, как смерть. А я мягкая да ласковая. Пригласи, в любое время приду. Вот, потрогай. – Она освободила одну из своих внушительных грудей от одежд и продемонстрировала батюшке.

Никодим, расталкивая толпу прихожан, вырвался на улицу и, приказав сторожам проследить за порядком в храме, быстрым шагом двинул к своему коттеджу. Если бы не сан и длинные одежды, он бы с удовольствием перешел на бег. Но коттедж отстоял от церкви всего метров на двадцать, и Никодим вскоре скрылся за его стенами.

– Привет, батюшка. – Он вздрогнул и увидел Маку. Она, по привычке, сидела без одежд в кресле и смотрела на него своим немигающим взглядом – У тебя такой вид, будто сзади стая волков гонится.

– Только от бабы вырвался, одна прихожанка чуть не изнасиловала.

– А ты не поддавайся. Силы для меня сохраняй, – усмехнулась Мака. Встала с кресла и подошла к нему: – Веди меня в свои чертоги.

– Я тебя вчера ждал….

– Вчера я в другом месте грешила. Отпустишь грешок?

– Окаянная ты. Погубишь мою душу, – тихо отозвался Никодим, но обнял Маку и повел в спальню. Она бросилась на кровать и не без ехидства отследила, как он разоблачается из своих одежд.

– Как же я по тебе истосковался, – прошептал Никодим, заключая ее в свои объятия.

– Теперь получишь свое. – Ответила она и повалила его на спину: – Лежи тихо. Я сама с тобой поиграю.

Он послушно опустил руки вдоль тела и зачарованно смотрел на происходящий на нем танец. Не выдержал, потянулся к ее маленькой груди и получил пощечину.

– Не трогай. Сказала, сама. – Прошипела любовница, и он послушно руки одернул. Не останавливая свой танец, она улыбнулась краешком губ, продолжая рассматривать его красивое молодое лицо с черной окладистой бородкой, нежную кожу, лишенную волосяного покрова, разметавшиеся по подушке кудри, длинные пальцы рук с ухоженными ногтями. Под ней лежал прекрасный молодой мужчина, и его сан только раззадоривал ее страсть. Не даром толпы прихожанок добивались его благосклонности. Почувствовав оргазм, она завопила истошным голосом и до крови расцарапала ему грудь. Он хотел продолжения, но она покинула его, достала из пачки сигарету.

– Господь от меня отвернется. – Вздохнул он и прикрылся простыней.

– Перестань ныть. Твой боженька такой же миф, как все сказки на этой земле. Жизнь только здесь. Сдохнем, превратимся в кусок дряблого тухлого мяса.

– Ты не хочешь понять, плоть – лишь одежда для нашего духа. А дух бессмертен. Я свою душу из-за тебя загубил. Ты дьявол-искуситель.

– Дурак, я обыкновенная стареющая ведьма. Не видишь, что со мной делают годы? Я превращаюсь в живую мумию.

– Ты прекрасна. – Никодим смотрел на ее худое тело влюбленными глазами, не замечая чрезмерной худобы своей любовницы, ее выступающих над животом ребер, маленькой, но уже не столь упругой груди. Он не видел в ней недостатков. Он любил эту женщину и восхищался ею. Она стала его наркотиком, его болезнью и его счастьем.

– Все мужики идиоты. Я всегда это знала. Скажи, как мне вести себя с избирателями? Ты же священник, умеешь обращаться с толпой.

– Что ты хочешь от меня услышать?

Мака затушила сигарету о серебряный потир старой русской работы и рассмеялась:

– Я могу сказать им правду. Поведать, что я блядь. В молодости переспала с кучей подонков, своим телом выбилась в бизнес, а потом поняла, что грехи надо искупать, и стала святая. И теперь для меня главное это искупление. О себе не думаю, все для них. Это одна песня. Вторая проще. Я родилась ангелом, несу людям свет и деньги. Хочу всех сделать богатыми и счастливыми. Каждой бабе по члену, каждому мужику по счету в банке. Есть и третий вариант. Я подружка ветерана-афганца. Знаю, как несправедлива страна к своим воинам. Каждому офицеру обещаю в конце службы по квартире, денег за ратный подвиг и надел земли – на старости лет репу сажать. Три таких песенки. Посоветуй, что выбрать?

– А ты не советовалась со своим дружком-афганцем?

– С Голеневым? Ты кретин или юродивый? Чего с ним советоваться? Для него я покаявшаяся блядь. Узнает другое, бросит.

– Я не стал бы исповедоваться перед рабами божьими. Это Господь умеет прощать. Прихожане прощать не умеют. Они могут тебя пожалеть, но уважать не будут. А дальше решай сама. Я в мирских кознях плохой советчик.

– Почему плохой? – Усмехнулась Мака: – Ничего. Я приму к сведению. Хочешь меня еще разочек? – И не дожидаясь ответа, забралась к отцу Никодиму под простыню: – Давай. Только не очень долго… В шесть вечера у меня переговоры, ночью тусовка в доме моды, а в шесть утра на самолет.