Узкий круг

Игорь Андреевич рассказал потом о своей случайной встрече с Высоцким: знаменитый певец был маленького роста и поразительно не походил на супермена, каким его часто представляли. "Поэтому, - признался Игорь Андреевич, - я был разочарован и предложил ему побороться руками. Он не отказался. Я легко положил его. Тут же он потребовал снова бороться. На что он надеялся? Пусть я не богатырь, но кое-какая силенка есть... Сцепили мы кисти - и я медленно ему поддался. Стыдно стало, что ли... Зачем, думаю, настроение человеку портить? Завидую чужой славе? Ведь не в росте и силе все дело..."

Игорь Андреевич вытащил из сумки магнитофон, и над поляной понесся хриплый надрывный голос поющего человека. Слушали молча, с какой-то неловкостью, возникшей от мысли, что этот человек уже умер, а они живут...

Шурочка поправила ворот шубки, запахнулась поплотнее.

– Замерзла?
– заботливо спросил Игорь Андреевич и обнял ее за плечи.

– Но-но!
– вдруг прикрикнул Цыганков.
– Оставьте девушку...

– Зачем так шуметь?
– улыбнулся Игорь Андреевич и убрал руку.

– Не ценишь нашей компании, - с досадой сказал Цыганкову Иван Иванович.
– Все вознестись хочешь, как петух. Вот прими, Володя, рюмку, охолонь.

– О, вы хозяин!
– насмешливо протянул Цыганков.
– А мы перед вами малые людишки, вечные младшие научные сотрудники... На нас и прикрикнуть незазорно. Кто ж осудит хозяина?

– Верно: хозяин, - кивнул Иван Иванович.
– Даже пансионат мой. Построил для своих работников... А как ты тут очутился, не пойму. Взятку небось дал? Ты ведь тоже мнишь себя хозяином?

– Иваныч! Голубчик!
– вмешалась Марго, надвигаясь на него грудью и сдвигая ему набок тяжелый каракулевый "пирожок".
– С кем вы спорите? Прямо бог Саваоф и муравей!

– Бог Саваоф!
– хмуро повторил Иван Иванович.
– Так пусть не богохульствует... Хорошо сидим. На природе. Культурно. Пригласили молодежь для веселья. Чего ж выкобениваться?
– Он хмыкнул, но закончил вполне миролюбиво: - Места на всех хватит. А на лето приглашу, может, строить здесь новый корпус...

Цыганков отвернулся от него, выключил магнитофон и буркнул:

– Хватит ему сипеть.

Кажется, у него пропала охота задираться. Он отошел к костру, постоял над мерцающими углями, подкинул в них дров.

– Покатаемся?
– снова предложил Шурочке Игорь Андреевич.
– По ночной дороге да в саночках?

Шурочка не отвечала, смотрела на Цыганкова.

– Покатаемся?
– повторил Игорь Андреевич.

– Иван Иванович, зачем вы так разговаривали с Володей?
– задумчиво спросила Шурочка.
– Вы же нас унижаете. Почему? Потому что можете пригласить его строить вам корпус? Потому что он не такой, как вы?

– Шура, прекрати!
– велел Цыганков.
– Не лезь в мужские дела.

– Забавно! Кого я унизил?
– удивился Иван Иванович.
– Только одно замечание сделал.

– Нет, вы всё прекрасно понимаете, - возразила Шурочка.

– Мать, кончай взбрыкивать, - недовольно сказала Марго.
– Никто на тебя не покушается, дыши спокойно.

– Почему ты молчишь?
– спросила Шурочка у Цыганкова.
– Конечно, они сильные, они все могут... Размазня ты, Володя!

– Александра, к чему эти семейные сцены?!
– раздраженно ответил Цыганков.
– Избавь. Хочешь, покатайся на санках!

– Заткнули тебе рот, - негромко произнесла Шурочка.

– Да, мать, прокатись, - добавила Марго.

– Володя, чего ты испугался?
– спросила Шурочка.
– Пусть ты не сильный мира сего - разве это главное?..
– Она шагнула к нему, взяла под локоть. Пошли отсюда?.. Ну пошли?

Цыганков тихо и очень внятно ответил:

– Я тебя прошу: покатайся сейчас на санках!

– Я уйду одна, - пригрозила Шурочка.

Цыганков подвинул ногой неровно горевшее полено и ничего не сказал.

Несколько мгновений она смотрела на его четко обрисованный профиль с движущимися по нему отсветами и ждала. Потом запахнула ворот, подошла к Игорю Андреевичу и попросила отвезти ее в пансионат.

7

Вечером, после семи, Митя должен был привести свою невесту к родителям на смотрины. Хохловы издавна знали ее как одноклассницу дочери, но тем не менее ждали с беспокойством, надеялись действительно рассмотреть в ней то, что подвигло сына к женитьбе.

Митя предупредил, что не надо никаких торжественных застолий, достаточно шампанского и торта. Однако был приготовлен настоящий ужин: икра, грибы, тушеная утка с яблоками, пломбир. В хохловском кабинете поставили стол, который обычно лежал в разобранном виде под супружескими кроватями. В центре стола сияла хрустальная ваза с темно-красными розами; их купил на рынке сам хозяин и на вопрос жены: "Сколько уплатил?" - лишь махнул рукой. Конечно, зимой цветы стоили недешево, но Хохловы могли позволить себе такую роскошь, да и не в цветах было дело, а в том, что отец и мать были поражены решением сына и не знали, как к этому относиться. Они лишь знали, что у Ирины до Мити уже была любовь с другим юношей, а может быть, и не только с ним одним, поэтому смотрели на Митины встречи с ней как на что-то временное, чему не придают большого значения. Теперь все менялось. Они были растерянны и винили себя в гнилом либерализме. Что было делать?

"Я готова Ирину полюбить!
– решительно сказала Хохлова.
– Пусть она почувствует, что мы ей рады. Ты тоже должен ее полюбить". Она вспомнила, как трудно привыкала к ней свекровь, и надеялась избежать подобного начала. "Повтори за мной, - потребовала Хохлова от мужа.
– Я люблю Ирину. Из нее выйдет чудесная жена Мити".

"Дай бог, - ответил Хохлов, не желая повторять ее установку. Однако она продолжала настаивать, начала массировать пальцами виски, упрекать его, и тогда он был вынужден произнести: "Пожалуйста, если так тебе хочется, я готов полюбить Ирину".

Надо было начинать добром.

Оба чувствовали, что заканчивается вся прежняя жизнь и что отныне единство семьи уже не будет зависеть только от них.

В назначенный час Митя отпер своим ключом дверь и громко провозгласил: "Это мы!" Хохловы вышли навстречу приветливые, чуть умиленные. Мать поцеловала Ирину в обе щеки, отец помог снять легкую дубленую шубу, и после этого родители, отступив в глубь прихожей, стали рядом, смотрели, как Ирина вынимает из пучка заколку и небрежно расправляет густые светло-коричневые волосы. Как ни вглядывалась Хохлова, она не заметила у Ирины никаких признаков будущего материнства. Девушка провела большими и указательными пальцами по своему черному кожаному пояску, охватывающему в талии зеленое шерстяное платье, и повернулась к Мите. От ее ресниц промелькнула по щеке длинная тень. "Я готова", - сказала Ирина взглядом.

Ее раскованность показалась Хохловой неестественной, она подумала: "Стесняется" - и с радостью ощутила, что сочувствует этой высокой худенькой девушке, ожидающей ребенка от ее сына.

Митя положил руку на спину Ирине ласково-привычным жестом, но она шагнула вперед, выскользнув из-под руки. "Какой ты нечуткий!" - мысленно упрекнула Хохлова Митю.

– Пошли! Веселее, дети, - пригласил отец.

– А ты сними эту форму, - велела мать сыну, перенеся осуждение на его серо-синий милицейский мундир.