Узлы

Однажды Васиф не выдержал:

– Слушай, что ты стараешься? Что хочешь узнать, спроси прямо!

Мустафа рассмеялся...

– Ну и характер у тебя! Ты, наверное, к собственной тени относишься с недоверием. Зря это ты. Просто, думаю, может, с кем из моих товарищей пришлось тебе воевать.

Но в ответе его Васиф не уловил искренности. Да и смешно: о каких товарищах мог думать Мустафа, которых бы Васиф не знал. В последнее время он даже стал избегать встреч с Мустафой. На работе они виделись каждый день, а дома... Домой к Мустафе Васиф не заходил уже месяц. Не тянуло. Каждый разговор с Мустафой оставлял неприятный осадок.

Неужели все еще проверяют? И Мустафа, как говорится, прощупывает? Но какая в этом необходимость?

Нет, трудно поверить, чтоб Мустафа был заражен подозрительностью. Не может он стать таким. Неприятно, я стал мнительным потому, что таскаю на себе тяжесть чужих сомнений, как человек, у которого "что-то было". Разве не своими ушами слышал разговор двух молодых рабочих: "Работать можно. Ничего человек. Правда, что-то у него там было..."

Может, и Пакиза, продумав на досуге все то, что он сам рассказал ей тогда в вагоне, предусмотрительно решила уйти в сторону.

Нет. Так можно сойти с ума. Разучиться видеть небо, игру солнечных бликов, слышать детский смех, теплоту и искренность приветствий.

Нет... Просто образ Пакизы раздвоился, будто знал он две Пакизы. Ту, желанную, милую, с которой расстался на перроне бакинского вокзала. И другую, встреченную на автобусной остановке - чужую, далекую, целиком поглощенную спутником. Но кто дал ему право ревновать, что-то требовать, обижаться. Что их связывает? Случайное, ни к чему не обязывающее знакомство?

Почувствовав усталость, Васиф присел на скамью рядом с грузным стариком в толстых роговых очках. Чуть вытянув шею, тот смотрел на плывущего вдоль берега юношу лет шестнадцати. Сильными, размашистыми движениями тот рассекал встречные волны, стараясь опередить лодку, следующую параллельно.

– Нет, вы только посмотрите, - кипятился старик, - мы сидим здесь в пиджаках, в пальто, а мальчишка голый в воде!

– Молодой!
– отозвался Васиф. Особой охоты ввязываться в разговор не было.

Старик обрадованно обернулся к соседу.

– Разве дело только в молодости? Привычка. И я в его годы... На фронте в снегу приходилось спать. И ничего. Не чихнул даже. А с войны вернулся уют незаметно заел. Теплая постель, мягкий диван, удобное кресло. Всякие там шарфики, фуфаечки. Разнежился, куда там!

Старик недовольно фыркнул.

– Это зачем вы так о себе... Вот на бульваре же бываете. Пешком, наверное, ходите много. Вы пенсионер?

– К сожалению.

– Почему "к сожалению"? Говорят, в каждом возрасте есть что-то свое, хорошее. "Счастливая, спокойная старость", - как пишут в газетах.

– Чепуха! Все чепуха!
– Старик разволновался, в бронхах его что-то заскрежетало, засипело, как это бывает у старых курильщиков.
– Какое может быть счастье в покое? Я работал мастером в ремесленном училище. Забот только успевай. Всем был нужен, всем. А теперь вот... обульварился.

– Слово какое придумали...

– От безделья не то придумаешь.

– Непонятна ваша обида. Вы же всей своей жизнью заслужили право на отдых.

– Не в этом дело! Каждый пацан знает, что морской воздух целебен. Но все должно быть в норме. Нельзя же годами сидеть на бульваре, перемывать кости ближним и ждать, когда придет смерть. Посидите когда-нибудь, прислушайтесь к болтовне пенсионеров. Каждый, перебирая прошлое, вытаскивает оттуда только добрые дела. Послушаешь со стороны - ну прямо ангелы. Или непризнанные герои. А об ошибках, о том, сколько крови портили и близким и подчиненным, - ни слова. Надоело! Не хочу! Завидую тем, кто работает. Зачем меня проводили на пенсию, всякие красивые слова говорили, подарки?.. Зачем? Разве я потерял трудоспособность? Нет. Наоборот, у меня потом сразу давление подскочило. Дома ворчу, придираюсь, не в свое дело лезу - своего-то нет. Бакиханов в одной из своих книг очень хорошо сказал. Не слыхал? "Если ты не у дел, знай, что земля и камень лучше тебя, потому что в дело идут".

Старик сердито постучал концом носка по асфальту, достал из жилета старомодные часы на цепочке. Чем-то он начал даже нравиться Васифу.

– А что, если вы попросите... ну чтоб вернули вас на работу?

– Пожалуйста. Только на два месяца. Но почему?
– Он приблизился к уху Васифа.
– Я написал в Москву письмо. Ничего, говорю, не надо мне от вас. Единственное, о чем прошу, - в порядке исключения верните меня на работу. Буду снова ребят учить ремеслу. Не старый я, не старый! Само слово это "старый" не-на-ви-жу!

– Сколько вам... если не секрет?

– Что я, вдова на выданье? Почему секрет? Шестьдесят два стукнуло. А тебе?

– Тридцать семь.

Старик вздохнул, завистливо оглядел Васифа.

– Молод еще, совсем молод. Самая пора для мужчины.

– Спасибо вам. Некоторые говорят, что сорок уже старость. Пороха не выдумать в сорок.

– Плюнь. Брехня все это. Удобная брехня для лентяев.

Васиф хотел привести своему собеседнику ту пословицу Балахана о том, "кто в сорок только ползать начинает...", но сдержался. Легко как-то на душе стало. Вот ведь седьмой десяток человеку и грудь хрипит, как продырявленный мех, а верни ему дело - про все забудет, помолодеет.

Расставаясь, старик протянул ему руку, и Васиф удивился крепкому рукопожатию. Он тоже поднялся, влился в поток гуляющих. У водяного киоска кто-то дернул его за рукав. Здоровый, краснощекий мужчина промычал что-то, потирая пальцами воображаемую монету. Д-а-а, старый знакомый, - этот немой попрошайничал еще тогда, когда Васиф учился в техникуме. В городе многие знали его и подавали щедро, - он был добр, безотказен и при случае охотно помогал донести чемодан или тяжелую корзину с базара.

Васиф пошарил в карманах, мелочи не было. Во внутреннем кармане пиджака пальцы нащупали ту загадочную пачечку денег, что и по сей день не утратила тонкого аромата духов. Сунул немому червонец, тот осклабился, благодарно прижал руку к груди.

Васиф рассмеялся ему вслед. Как иной раз мало надо человеку, чтоб чувствовать себя облагодетельствованным. Захотелось сделать что-то лихое, неожиданное, совсем не взрослое. Завидев силомер, он встал в очередь. Отчего бы не проверить силу своего удара, чем он хуже других?

Сжав кулак, с силой грохнул по жесткой кожаной подушке. Тренькнул звонок, весело подмигнула вспыхнувшая лампочка. "Порядок, все наше с нами!" - как любил говорить ротный старшина.

Он заметил их еще издали, подходя к автобусной остановке. Купил билет и поспешил на улицу. Они стояли там же, под старой акацией - Пакиза с легкой дорожной сумкой и пожилая женщина в чесучовом пальто. Один за другим отходили автобусы с табличками - "Баку - Шемаха", "Баку - Тбилиси", "Баку Масаллы". Все больше старенькие, подновленные краской автобусы. Большие комфортабельные дизели, следующие рейсом в Грузию и Армению, можно было пересчитать по пальцам.

В 10.15 репродуктор объявил посадку на автобус, отправляющийся в Али-Байрамлы.

Пакиза с матерью, - Васиф уже почти не сомневался, что это была тетя Наджиба, - подошли поближе к девятой стоянке. Ну конечно, это Наджиба-хала, сколько в свое время он натерпелся от нее шуток. Она всегда умела растормошить стеснительного, замкнутого мальчишку. И за стол, бывало, усадит и накормит, да еще и посмеется над слабостью Васифа к печеному. И все это не обидно, по-доброму.

Поседела, будто и ростом стала меньше тетя Наджиба, лицо землистое, а улыбка та же, молодая, ласковая. Лучше сделать вид, что он их вовсе не заметил. Если бы тетя Наджиба была одна, он бы обязательно подошел. Интересно, узнает она его теперь? Но Пакиза...