Узлы
Шрифт:
Клавдия откинулась, удовлетворённая, на подушки. Степан Стрюцкий принялся хватать за локоть руку, держащую смартфон:
– Барышня… а, барышня?! А для чего снимаете-то?! А? Где потом посмотреть-то можно будет?
– Да что вы меня трогаете?! Какой вы грубый! Между прочим, я – популярная влогерша!
Степан Стрюцкий приложил ладонь к груди:
– Да вы что?!
– Да! Я снимаю видео для собственного канала… У меня шестьдесят пять тысяч подписчиков! И вы все тоже подписывайтесь! Кому интересно, я дам ссылочку!
Степан Стрюцкий осушил свой бокал и спросил:
– А чего снимаете?
– Как «чего»? Жизнь свою!
Субтильный мужчина в коричневом жилете и клетчатых
– Как же я вам завидую! Какая у вас, должно быть, фантастическая жизнь, коль скоро она достойна, так сказать, мигания пикселя…
– Да уж поди поинтереснее вашей будет… Сами-то кто?!
Субтильный мужчина чуть привстал из кресла, кланяясь:
– Да… почти что никто… А хотелось бы быть… поэтом. Но… меня никто не печатает… Никудышный я, наверное, поэт… Впрочем, не важно… Я – Савелий… К вашим услугам…
Степан Стрюцкий оживился:
– Ой, как интересно… как интересно… И куда же вы путь держите?
– Никуда… Решил развеяться, – поэт задумчиво пригладил волосы. – Знаете, в какой-то момент мне стало казаться, что в Москве я постепенно схожу с ума…
– Ой, а вы из Москвы, да?
– Да…
– Ну и как в Москве живётся?
– Хуже, чем в Питере. Москва какой-то уж совсем бутафорской стала, без лирики, без поэзии… Хотя, думаю, что это мне одному только везде плохо… А всем остальным везде хорошо…
Мужчина с роскошными чернявыми усами сказал:
– Гроші у Москві хороші, а народ – поганий! 2
Степан Стрюцкий подался вперёд, пытаясь разглядеть говорившего:
– Простите?
Влогерша затрясла смартфоном перед лицом поэта и захлопала в ладоши:
– Ой, пожалуйста-пожалуйста… Почитайте нам что-нибудь!
– Извините… извините… Я… я… Я стесняюсь… Я… извините… – принялся краснеть поэт.
– Ах, ну зачем же кокетничать, – пожурил его Степан Стрюцкий.
2
Деньги в Москве хорошие, а народ – плохой!
Пассажиры закивали, захлопали, задрожали льдинками в бокалах. Мужчина с роскошными чернявыми усами встал и направился к двери, бормоча:
– Який же нісенітницею ми всі зайняті… Який нісенітницею!.. 3
Степан Стрюцкий крикнул ему в спину:
– Куда же вы? Мы же с вами ещё не познакомились!..
Мужчина обернулся:
– Мене звати Андрій Скляренко, приємно познайомитися! – он помолчал, почесал щёку. – Ви тут вечори вечеряєте, кришталем дзвените, ледве чи вірші не читаєте… А там мужики вмирали… Наші і ваші! Жінки і діти… Вже не пам’ятаєте? Як все нерозумно… Як все безглуздо… Як нам тепер в очі один одному дивитися? Що ж нам тепер робити між собою? – он снова помолчал. – А зараз я піду… Втомився я… На добраніч!.. 4
3
Какой же ерундой мы все заняты… Какой ерундой!..
4
Меня зовут Андрей Скляренко, приятно познакомиться! Вы здесь вечера проводите, хрусталем звените, чуть ли стихи не читаете… А там мужики умирали… Наши и ваши! Женщины и дети… Уже не помните? Как всё глупо… как всё глупо… как нам теперь в глаза друг другу смотреть? Что же нам теперь делать между собой? А сейчас я пойду… Устал я… Спокойной ночи!..
Андрій Скляренко кивнул
и вышел из лаунж-бара. Степан Стрюцкий снова попытался осушить свой бокал, но тот был пуст. Вокруг зашептались, заудивлялись, закашляли. Поэт, обескураженный, свалился в своё кресло и пробормотал:– Это он про войну что ли? Я просто… не всё понял… Но… но он же прав… по сути… Я же и сам всё знаю!.. Я же и сам про эту войну писал!.. Но что ж теперь… Что ж теперь нам делать? Совсем не жить что ли?!
Пожилой мужчина в полинявшем кардигане и круглых очках закивал, вскочил со своего места, принялся ходить меж кресел маленькими шаркающими шажками, приговаривая:
– Да-да, он прав! Прав! Какие мы все… забыли… уже забыли… Как будто бы и не было ничего… А у меня… да я… Да сам-то я!.. Чистокровный… наполовину… У меня мамка из-под Чернигова!
Степан Стрюцкий, живописно демонстрировавший официантам пустоту в своём бокале, получил свежий дижестив, заметно оживился и сказал:
– Давайте продолжать вечер, а?
Пожилой мужчина в полинявшем кардигане и круглых очках отрицательно замотал головой:
– Да уж неловко как-то… теперь-то…
– Неловко?.. Хм… И что же теперь делать? Молчать? Нет и нет! Исключено!!! Предлагаю вернуться в недавнее приятное расположение духа… и продолжить наш вечер!
– Верно… А то больно скучно… – подала голос Клавдия, и пайетки на её вечернем платье взблеснули инфернально.
Степан Стрюцкий подмигнул Клавдии, схватил за рукав полинявшего кардигана пожилого мужчину, очутившегося поблизости, и безапелляционно выкрикнул:
– Извольте сообщить, как вас звать-величать?
Тот остановился, растеряно развёл руками:
– Евграф Петрович Бабочкин…
– Евграф Петрович! Приятно познакомиться! – зачем-то обрадовался Стрюцкий, схватил его ладонь и принялся трясти.
Бабочкин отпрянул, вырвал руку и вернулся на своё место. Влогерша поднесла к его лицу смартфон. Степан Стрюцкий обрадованно закивал и с нажимом сказал:
– Рассказывайте, Евграф Петрович, рассказывайте…
– Мне 63 года, – нехотя начал Бабочкин, – я актёр… на пенсии… В Ленинграде родился, полжизни прожил. Теперь в Петербурге живу. А нынче вот плыву… с вами… за весной… Ведь так не бывает… так не должно быть… чтобы 90 дней… а то и дольше… и всё одно – февраль! А я весну люблю… Апрель… Я прежде думал, что с весной политики намудрили… специально… из-за выборов… Но теперь мне кажется, что… Я не знаю… но Андрій прав! Люди вмирали! Наши с вами! Общие… А мы… живём… как ни в чём не бывало… Стыдно нам всем должно быть!.. Стыдно… Вот она… в чём-причина-то! Вот почему к нам весна не приходит!
Молодой мужчина с каштановой бородкой, накануне аккуратно подстриженной в модном питерском барбершопе, вынул своё крепкое тело из кресла. Горчичные чинос удачно очерчивали фитнесс-линию бёдер. Он переступил с правого лофера на левый и обратно и неспешно заговорил:
– Смею заметить, что помимо календарных, прочая совокупность сведений – климатических, фенологических, астрономических – свидетельствует, что весна на территории России всё же благополучно наступила…
– Ну вот видите… ну вот видите… – вскочил со своего места Степан Стрюцкий.
– Позвольте не согласиться, – проговорил Евграф Петрович. – Ибо в Петербурге весной не пахнет!.. Увы.. Того особенного запах… молодого, вешнего совершенно не чувствуется… И потом ветер… Он злой, лютый, неласковый… И вода… Вода в каналах!.. Она не плещется, не искрится… Но студнем холодным дрожит, будто страхом настуженная, злобой промороженная…
Евграф Петрович Бабочкин махнул рукой, оставил своё кресло в одиночестве и медленно направился к выходу:
– Пойду подышу воздухом перед сном… Всем спокойной ночи!