Узлы

Кастелянша сунула кусок каравая в замёрзшие ладони и толкнула влогершу в начинающий нетерпеливо подрагивать лифт.

– Спасибо, конечно, – сказала растерявшаяся влогерша, и двери лифта закрылись.

– На здоровье! – ответила кастелянша снаружи.

В каюте влогерша отломила от каравая маленький кусочек и положила в рот. Вкус оказался таким же, как у… пахлавы… «Нет, тирамису… Хотя нет… как у альфахорес… Хотя…» Влогерша отщипнула ещё кусочек… «Нет! Похоже на эклеры!.. Точно. Хотя… Может, каштановые кинтоны?» Она снова попробовала каравай. «Моти? Ламингтоны? Бланманже? Хотя нет… нет… Тут совсем другой вкус…» Влогерша отломила кусочек побольше. «Бригадейро? Трдло? Чуррос?..» И ещё больше… «А что значат все эти слова, которые лезут мне в голову?! Откуда я их знаю? И что это за вкус, который невозможно понять?! Почему, каравай, почему же ты с одного бока бархатисто-ванильный, с другого рассыпчато-лимонный, с третьего рисово-земляничный, с четвёртого – кофейно-маскарпонный?..» Каравай не отвечал, и влогерша его доела. Тем временем в соседней каюте что-то глухо упало, разбилось; снова упало, покатилось… Заиграло, запело, зашкварчало, загудело… Влогерша вышла в коридор и постучала в соседнюю каюту:

– Эй! У вас всё в порядке?

Звуки за дверью стали отчётливее. Влогерша смогла различить женский крик, детский плач, медный звон, божий стон. Дверь приоткрылась, воздух окропился мерным звучанием голоса Джонни Кэша:

Ёр оун пёрсэнл Джизоc

Самуан ту хиар ёр прэрз

Самуан ху кэрз

Ёр оун пёрсэнл Джизоc

Самуан ту хиар ёр прэрз

Самуан ху дэр

Влогерша застыла. Дверь распахнулась настежь. За ней обозначилось безмерное помещение, подсвечиваемое множеством канделябров с истекающими восковыми слезами свечами. На кушетках, беспорядочно заполняющих пространство, корчились женщины в исподнем. Меж их раздвинутых ног зияли карминовые впадины, из которых судорожно выталкивались посиневшие младенцы, распятые на маленьких крестах.

Филин анноун

Энд ёр ол элоун

Флэш энд боун

Бай зэ тэлифоун

Лифт ап зэ рисивер

Айл мейк ю э биливер

Кресты издирали женскую плоть, рты рвались от проклятий, время терзалось секундами. И только свечи безнаказанно плакали.

Тейк сэкэнд бэст

Пут ми ту зэ тэст

Сынз ан ёр чэст

Ю нид ту кэнфэс

Ай уил диливэр

Ю ноу айм э фог

Из темноты выступила кастелянша. В руках она держала проржавевшие каминные щипцы. Она хваталась щипцами за головы младенцев и вырывала их хилые тельца из карминовых впадин. Тот час же ловко выхватывала из кармана замызганного передника необъятные швейные ножницы и грозно клацала, рассекая пуповину.

Рич аут энд тач фейтс

Рич аут энд тач фейтс

Наконец влогерша была обнаружена подслеповатыми глазами кастелянши.

– Вон пошла! Ишь ты! Стоит… глазеет… Работать мешает! А у меня тут дамы, как видишь… Стараются… Богов себе рожают… персональных… Будут на них молиться… Будут им исповедоваться… Будут у них прощения испрашивать… Ну, и к себе тоже уважения истребуют! А как же? Бог ведь тоже человека должен уважать… Дверь, говорят, закрой!.. Сквозняк!

Влогерша отпрянула, громыхнула дверью и кинулась в свою каюту, где свалилась, засыпая в падении, в нежный соус постельного белья.

Выцвет

Бранч устроили в ресторане «La terrasse». Слабые солнечные лучи, вылезающие из прорех в жирном месиве туч, следили за пассажирами сквозь панорамные окна. Степан Стрюцкий угощался почти с самого начала бранча и планировал продержаться до его окончания. Он любил поесть. И выпить. Степан пил сам и угощал Клавдию. Клавдия розовела на глазах и преглупо хихикала.

– Какая вы решительная женщина! Какая вы решительная женщина! – приговаривал Стрюцкий. – И что же вам из Петербурга даже писем писать никто не будет?

– Нет, не будет… Только если подружки… Но они, по-моему, позавидовали сильно моему счастью нечаянному… Ощутимо отдалились от меня за последние недели… А мужья… Трижды я замужем побывала, кстати… Но ни с кем из них у меня жизнь не сложилась, дети не прижились… Ничего. Обойдусь и без писем!

– И то верно! – кивнул Степан, схватил свою тарелку и направился к буфету с холодными закусками. Вернувшись, он поднял рюмку и провозгласил:

– Давайте выпьем за вашу любовь новообретённую и за мой отпуск не проё… не просра… хм… не… упущенный!..

Выпили, Стрюцкий пожевал пекинскую капусту и возмутился:

– Клавдия, а что же это вы всё пьёте по полрюмочки да по полрюмочки! И не закусываете вовсе! Зачем же стесняться?

– Я пью… пью… Изо всех сил пью! И закусываю!..

В ресторан вошёл Иннокентий. Степан закричал и замахал руками:

– Милости просим, дорогой волонтёр! Составьте нам компанию!..

– Благодарю… Но я как-то не рассчитывал на компанию… Хотел сам по себе…

– Что вы… что вы… Не обижайте нас своим отказом! Садитесь! Вместе веселее! Что-то все сегодня припозднились, а? Никого нет… Вы поглядите!

– Так все на завтраке были… Ну, почти все.

– Были? А я что-то поленился к завтраку встать…

– Напрасно, завтрак был превосходен.

– Выпьем?

– Не имею желания.

– Официа-а-ант, – заорал Стрюцкий, – неси ещё одну рюмку!

– Не надо никаких рюмок! Я шёл сюда с намерением выпить эспрессо…

– Перестаньте миндальничать, мой друг! Посмотрите какой сегодня день… Замечательный день!.. А какой воздух, – Степан шумно втянул носом воздух. – Впрочем, здесь он не такой свежий, но вот на палубе… Ах, на палубе!..

– И всё же… Я бы хотел ограничиться эспрессо!

– Ух! Какой вы настырный! Официа-а-ант! Не неси рюмку, неси эспрессо! – проорал Стрюцкий. Иннокентий сел. Клавдия встрепенулась, поправила прическу, заулыбалась и полезла в сумку:

– Я же вам обещала фотографию показать… жениха…

– Угу! – подтвердил Степан Стрюцкий, увлечённый опустошением тарелки.

Принесли эспрессо, Иннокентий принялся болтать ложечкой в чашке. Клавдия извлекла смартфон и довольно скоро нашла фотографию.