Узнай себя
Шрифт:
6.5.1987
Люди конечно устали друг от друга, естественно, хотят перетасовки, «смены системы». Это совершенно бессмысленно. Так больной, которому недоели повязки, хочет сорвать их. Всё это слепые порывы, от которых будет только больнее, страшнее, безнадежнее. Имеет, имело бы смысл только одно: немножко чуда, немножко благодати. Ты другому этого дать не можешь, но тебе дается, и, хотя дать не можешь, а как-то передать можешь. Люди губят, а ты не столько хватай их за руку, сколько не робей, живи все равно добро и широко.
Ведь главный вред от распоясавшегося зла тот, что оно запугивает, смущает в людях добрые наивные движения.
11.5.1987
Заметь: на духовничество не смотри как на помощь, духовник не советник, а твое признание, что каждый ход твой, шаг твой несовершенен; ты уже не говоришь себе да, нет.
17.5.1987
Что в человеке не подведет? от чего в себе ему не придется отмахиваться как от комаров? что с ним от колыбельки в могилку? Его норов, его замах: «А это я сам лучше всех знаю». Где человек такой, стоящий на своих ногах «единственный» (Бахтин), там он только и может завести разговор с Богом, там у него есть что и он знает что отдать. Оттуда он сможет понять, с каким, по–настоящему, размахом сказаны некоторые вещи высоким авторитетом [65] . «Отче наш, иже еси на небесех» — все земные привязанности и обязательства я беру в один пучок и вручаю вольной воле, свободному простору и ветру. «Да святится имя Твое» — Тому одному приписываю весь авторитет и туда только отсылаю, вынув из всего, свое почитание. «Да приидет Царствие Твое» — не признаю за сущим прав и законов кроме одного, который знаю сам с Ним, Родным. «Да будет воля Твоя яко на небеси, и на земли» — править будем мы с Ним, мы, и я тоже, который Его об этом прошу, потому что Он один вровень с моей тоской, моим одиночеством. «Хлеб наш насущный даждь нам днесь» — о какой уж заботе, каких хлопотах в не–Его мире может после сказанного еще идти речь? Прошу, чтобы не когда-то, а уже сейчас Он подвесил меня к Себе, поддержал и подкрепил и напитал, другой поддержки уже не хочу, таиться не хочу, прозябать не хочу. Держи Ты меня уже сейчас. «И остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим» — руки, которые у нас не когда-то будут связаны, а сейчас уже связаны, как и ноги, развяжи, цепи разбей, как и мы Тебе, должнику нашему, прощаем Твои кажущиеся долги; за прощение кажущихся прости наши настоящие, поверь, что и мы после этого тоже сами их себе простим, что нам еще труднее чем простить Твои. Но — не наш мир, не наши и наши долги в нем, с Тобой они рассыпаются. «И не введи нас во искушение» — не дай споткнуться, дай парить в том просторе, потому что путаницу не распутаешь, в мире без Тебя все равно не разберешься. «Но избави нас от лукаваго» — раз подняв, так и держи, как бы нас ни тянуло вниз с кем-то там еще доспорить, расквитаться и выяснить отношения.
65
А без этого, без своего, как он поймет родство с Тем. Другого-то способа нет. Саваоф имеет библейский размах.
30.5.1987
Человек спит и не хочет просыпаться. Потому что ведь ему показывают очень сладкие сны. Если бы животным, собакам или коровам, показывали такие же сладкие сны, они, возможно, не просыпались бы так легко. Эти сны с большим запасом превосходят все жизненные приятности. Радости жизни так или иначе сводятся к возможности видеть сон наяву. Сравни с наркоманией. Или техника. Разве она не сон?
13.6.1987
Черные вороны идут за трепыхающимся голубем и хладнокровно поклевывают его. У людей то же, слабого, расклевывают. Это закон природы, и он неотменим. Всегда будет ревностная свора добирающих, доклевывающих, только ослабни и забейся в тоске.
26.10.1987
Человек, своенравный воротила, чувствующий страшную силу в своей способности обойти все законы, обтечь, подмять под себя, так же с налету готов подмять и Бога, но вдруг осекается, страшная сила распоясавшейся гордыни с разлету спотыкается о неодолимую силу Кроткого и Нищего, Истощившегося, и эти две силы такие разные, что они по–настоящему, в чистом случае, даже не борются между собой, не уничтожают друг друга. От сшибки таких крайностей что-то когда-нибудь только и может получиться.
26.10.1987
Русское слово в особом, трудном положении, на краю, оно испытано–перегружено, так продирается сквозь колючки, и при всей нагруженности боевое, тертое. Оно прошло такую аскезу, что на него пойти очень трудно, во всяком случае не с инструментом психоанализа–структурализма.
18.11.1987
Когда Некрасов говорил, что «от ликующих, праздно болтающих, обагряющих руки в крови уведи меня в стан погибающих за великое дело любви», ему виделись странники, правдолюбцы, самоотверженные ходоки
в народ, всё было более или менее ясно. С появлением дисциплинированной политической подпольной партии картина замутилась; «бесы» хоть и противостояли тем ликующим, но были не намного заманчивее. Где, скажем, в 1910 были погибающие за великое дело любви? Если взять тогдашних новых просветленных, Булгакова, Бердяева, Флоренского, то они были не погибающие, а процветающие. Уведи меня в стан процветающих? Этого русской душе не нужно, она ищет погибающих. Такими были расстрелянные у Зимнего дворца простые рабочие, молчаливый ищущий народ, немногие чистые сердца, которым была противна и власть, и коварство партий; чудаки, скоморохи, дети. Они остались без голоса — или они всегда без голоса? — и их голосом была только такая поэзия, как например у Марины Цветаевой. Даже если бы поэзия и темное народное сердце нашли друг друга, все равно ведь не получилось бы партии. А все создатели программ, теоретики извелись в трескотне. То есть государственный корабль и в части правительства, и в части оппозиции состоял из гнилого материала и на скале должен был разбиться. Вся правда ушла в бессловесное или в таинственное, и на поверхности правды не осталось так, как хотелось бы Некрасову, — в виде стана.18.1.1987
Тацит. У римлян плотная, цепкая жизнь жеста, мимики, показа себя, чувства, воли; это собственно театр, сценическое напоказ поведение. И даже это вторичное, а главное вязкая, отчаянная цепкость, дерзкое, до края идущее управление своей судьбой. И все для чего? Не видно никакого заданного, внешнего или явного смысла: просто никому не ведомый, неограниченный человек хочет быть открытым и открывает себя. Против ли это твоего упрямого убеждения, что человек везде одинаков? Нет. Просто тот век особенный — июньский, всё буйно, не успевает помнить себя.
18.11.1987
Бесспорно правы критики, чем и подкупают: с властью что-то неладно, она не должна существовать, это идолослужение масс идеологиям — чреватая, взрывная, гибельная ситуация. Бьют в самую суть современной проблематики. Но от всякого ли таранения устоев будет освободительный простор. Тут не надо гадать, не нужны социологические выкладки, мудрость знатока Посмотрите на их сердце, на их слово — такой вот ненаучный критерий. Власть тематизируется, с демоном вступают в схватку. Для этого идеологически вооружаются так, что становятся страшны. Минуют другую, бесконечно более трудную позицию: разоружить призрачного демона идеологии, дав жизни другое наполнение. Подняться над ползучим драконом на крыльях, понять что не только сам демон, но и плоскость, на которой он действует, иллюзорна. Ведь он побеждает не тогда, когда подминает под свое подножие, а раньше, когда соблазняет спуститься к себе, вниз, в область препирательств, разоблачений и всевозможных уличений.
У директора разговаривают о будущем нашей философии. И, как редкое пламя в сырой груде, выкрики М. об уме, совести, таланте. Но гасит у него же самого московский служилый человек, загорается другое, всесжигающее пламя: распластаться, выработать безотказный текст, который пойдет куда-то наверх, очарует, и тогда уже светлым потоком польются расположение начальства, фонды, зарплата, и всё заработает, и расцветет. А пока — напрячься, составить, состроить наконец окончательный верный текст.
Тут яснее видно, как трудно быть собой, просто быть, просто как трудно трудное.
ноябрь 1987, 8.10.1987
Когда загорается идеей, экстазом толпа, то это еще не обязательно значит что она перестает иметь опыт бытия. Она его возможно и раньше не имела. Наоборот, в экстазе приобретается какой-то опыт. Подлинное переплетено с неподлинным. Чем ярче озарение, тем больше соблазн.
Протрите глаза, о чем мы собственно говорим; ведь совсем недавно миллионы были католиками, православными, верили. Так и сейчас верят, правда, уже в науку, историю.
Переживание внутренней музыки, когда кончаются сомнения. Признаем: человек хочет петь. Естественное состояние. Его природа: пожар, экстаз.
18.11.1987
И только боги, красота и сила, вровень с этой тяготой, кошмарной гнетущей массой. Для смертной похоти только один победитель, красота. Для свалки тел и железа только одно оправдание, звонкий режущий меч духа. И если удастся в невидимых подземных катакомбах проделать свой маленький ход, этого достаточно. Красота и сила, больше в мире ничего нет, и их нет, и они невидимо есть, и ты или с этими богами или нигде. Даже заботы о неповороте рек кажутся неживыми, тамошними. Дураки, поворачивающие реки, больше здесь, в безумии и эксцессах, больше холодны и горячи. «Русская партия», интеллигенты, все объединились на реках, и вот вам: главный комплекс, выявляемый в Вермонте, что правительство преступно и все губит, надо его остановить, — вот он во всей красе. Не правительство, а судьба накатывается, перед который мы, ни один из нас, до сих пор не можем встать во весь рост. Какая? Страшная, трагическая.