Узнай себя

18.12.1981

Почему практический разум выше теоретического. Есть поток сознания, есть растворяющий его лучик рефлексии. Он перпендикулярен тому потоку, следовательно по нему можно передвигаться только своей волей, здесь никто и ничто ничего не подскажут. Здесь только выбор, и выбор выбирает сам себя, никакого субстанциального якроме этого выбора нет. Не называть же яту кашу, которая у тебя варится в голове.

19.12.1981

Отечественный философ сравнивает Достоевского и Ницше: Достоевский нравственен и видит, что отрицание Бога, ценностей и места ценностей ведет к покаянию, а если нет, то к самоубийству; Ницше убеждает себя, что у него «это место» не болит, распоясывается в аморализме и закономерно сходит с ума. «Поскольку же хайдеггеровское представление об ограниченном характере понимания нигилизма у Достоевского до сих пор имеет на Западе прочность предрассудка», то философ считает своим долгом напомнить, что фактически именно Россия Родина слонов, и т. д. Ницше конспектировал «Бесов», и следовательно… Впрочем, конспектировал, да не понял, а «гальванизировал Бога как сознательно утверждаемую ложь», углубившись тем самым в «абсолютную пустоту бездуховного», где человек на самом деле не может (что увидел только Достоевский). Отечественный философ назойливо забегает вперед с мерами нравственной полиции, требует «положить границу воле к власти совестью и совестливостью», подзуживает, подталкивает к «нравственному выбору»: раскаивайся или убивай себя, поскорее. «Безвкусен, бессмыслен анализ онтологических проблем, если он не отнесен ко всей сфере нравственного», у Ницше стало быть он туда не отнесен. «Можно ли было придумать что-либо более свинцово–фаталистическое и более далекое от того, что всю жизнь одушевляло Достоевского».

Можно, и уже придумано: рассуждения отечественного философа. Человек (Ницше) мучительно угадывает движение духа, ему нужна для этого вся свобода, он в пророческом бреду, молит близких о понимании — нельзя, молчи: в твоих словах выходит безнравственность, кайся, молись, от силы говори притчами, иносказаниями, художествуй; блюди смирение. Заговорил все же? Не слушаем, затыкаем уши. «И понимать не надо, и думать безнравственно» так, как думал Ницше. У нас есть свой писатель–мыслитель, читая которого, мы впадаем в спазмы страхов и порывов (как и «Бесы» спазм) уберечь себя, направить по стезе. Чем правильнее у нас, тем неправильнее там. Так громи, топчи легионы нечистых духов, поднимая ввысь икону. На иконе философа Христос–основоположник всей нравственности, впрочем, человек, «в факте исторического существования которого русский писатель не сомневался».

Границу мне, границу, заграницей плохо. Болезнь этой страны. Никого не убедишь, ничего не докажешь: неподвижная душа. С легким сердцем, после вздоха, не пустят на Новодевичье кладбище и не выдадут Ницше в Ленинской библиотеке. Выдадут отечественного философа, его рассуждения. Согнитесь. Хранят себя как в нераспечатанной банке. Боятся что их неправильно откроют. Завязав себе глаза, думают что их не видят. Ленивое срединное сонное царство.

Но есть очень ранние автобусы и поезда, есть никому не видимые прямые ходы. Есть минуты открытости и этих душ. Пока, погрязая сами во всем (нигилизме, садизме), они отнекиваются, проецируют свою грязь вовне. Маленький сдвиг — и будут во всем наоборот уличать только себя. Это туманы и метания души, не надо принимать их слишком всерьез. Раньшевсего этого истина уже успела вынести свой суд. Лучше быть с этим раньше. А если они разом кинутся с обрыва как стадо гадаринских свиней? Что ж, помоги им. Твоя личная безопасность их не волнует — зачем же она будет волновать тебя. Все давно уже в руках судьбы. В ней и за ней, глубже и неподвижнее ее только Бог.

9.2.1982, [1998]

У язычника грозные боги, Велес, Ягве — а у христианина что? кроткий вежливый Христос? В каком потрясающем облике явится Он? В облике человека, этой овечки. Кому она не привычна, кого приведет в трепет. Ну, а если мы все-таки по–настоящему задумаемся просто о самих себе ? Мы увидим, что весь мир может раздражать нас, особенно смерть, около американского посольства, а потом, подъезжая к Зубовской площади, весь мир может улечься в нас, включая смерть. Мы удивляемся тут не себе, а антропосу, который и ходит против всего мира, и мирит мир с собой. У нас всегда есть возможность вернуться к этому антропосу, прийти в себя, причем «не восхищением». Разве антропос не величественней Белеса, Ягве, Зевса? Чтобы знать это, даже и вовсе не обязательно еще верить, что Бог соблаговолил войти в антропоса. Кто живет в самой середине чуда, вовсе не обязательно будет от этого видеть его.

24.2.1982

Память о том, что огород был прополот в прошлом году, может утешить человека, но ни в какой мере не оберегает его от сорняков. И если до сих пор он, прилагая усилия, пропалывал свой огород, это ни в малейшей мере не избавляет его от необходимости сейчас и завтра пропалывать его еще.

Как, сорвав траву и оставив корни, мы только оставляем их тихонько набирать силу, так, срыв видимость пороков, человек дает действовать в себе им невидимей.

Как, увидев свой сад заросшим, надо не сердиться на себя, а скорей браться за дело, да не за все сразу, так, увидев свою черноту, надо не отчаиваться, а очищать себя, да и по порядку.

Как в невозделанном саде нет сорняков, а есть заросли травы, так в запущенной душе нет пороков, потому что нет противоположных им добродетелей.

Как, обратившись, дикарь скучнеет, и либерал возмущается угнетением его природы, так буйный заросший сад, к которому прикоснулась рука, сразу становится сперва некрасивым, и случайный проезжий наблюдатель отворачивается и скучает.

Как мало посеять семена — они тотчас зарастут и станут неотличимы от сора, — так мало узнать добродетели: они не вырастут, если не будет черновой работы с пороками.

Как в конце лета проще становится вырывать до конца выросшие сорняки, так к старости пороки становятся очевиднее, вырвать их явно проще, но кроме них в душ6 уже нет и не будет больше никакой буйной жизни, и закрадывается мысль, не лучше ли оставить все как есть, пригляднее как-то. Но как для посевов следующего года лучше, если земля пойдет под зиму чистой, так для новых поколений лучше, если пороки будут вырваны у старости, пускай даже вместе со всем живым что есть в душе.

май–июнь 1982, июль 1982

Разгадка свободы: когда слышен голос высшего, то человек всегдаоказывается волен пойти за ним. Никогда человек не может сказать, что он не могпоследовать за высшим. Всякая другая свобода будет сомнительна.

1982

Робость перед людьми — от неполной жизни. В тебе есть невыжатый объем, и каждый имеет на него право. Но допустить других к себе не хочется. Так я, сам не имея прав не только на них, но и на себя, отнимаю у них их права на меня. От этого неловкость.

янв. 1982

Постоянно доверять, не дожидаясь, когда тебе будут доверять. Иначе — та же обманутость, только уже без простодушия, с терзанием и тревогой.

Философские суждения, такие весомые, так легко рассыпаются в дым. От них остается словесная шелуха — или общезначимая, смиряющая истина. Так с .

Держание слова. Когда люди разрешили себе немножко не держать слова, то это уже совсем другая цивилизация. Это не цивилизация.

17.12.1981

Мертвые уходят со своим, обычно, кстати сказать, спокойным выражением лица. Значит, ни лицо, ни его выражение не присущи подлинному человеку, каким является дух? То, с чем имеет во мне дело то, с чем я всегда по существу только и имею дело, одушевляющая и оживляющая искра, никак не засело в тебе, тем более в неживых вещах. Тело от этого принижается? Нет, наоборот: наше тело становится всетелом, уникальным носителем того что всепроникающе. «Храм духа». Так же и русский — носитель. «Всечеловек». Разумеется. Тело на нас как маска на античном актере.